"Виктор Лысенков. Тщеславие" - читать интересную книгу автора

неудержанностью вулкана, высоко взмывал вверх, делал людей значимей,
уверенней, походку - упругой, дело - смелым. Отсюда - и та открытость, чуть
ли не нахальность вопросов на пресс-конференции у знаменитого человека,
руководителя штаба по ликвидации последствий буйства стихии, хотя, конечно,
она вряд ли проявилась бы в другую эпоху. Но для него, Сергея, эта сцена,
этот вид в окно (а он сидел в здании райкома, где происходила
пресс-конференция прямо напротив окна, через которое был виден дымящейся
склон), эти необычные откровения тоже слились в одно - казалось,
загадочность природы и тех мощных, не всегда осозноваемых внутренних сцепок
жизни тоже имеют свою неразрывную связь, и нам не дано предугадать, где вот
так сорвется, что-то раздавит, расплющит, и угадать это своим умом не всегда
дано, и потому он, как и в отношениях с Земмой, где было столько тайного, и
с творчеством - как не грубо, не точно ему указали на пустозвонность его
стихов, и этим завалом, и вдруг открывшим им иной уровень понимания проблем
зампредом сделал его сдержанней, в спорая - ядовитей, и что главное -
свободнее в узких пирушках, когда они выпивали бездну бутылок сухого вина
(водку было пить дурным тоном. Но ошибается тот, кто думает, что сухое вино
- безобидная вещь. Примерно через пять бутылок на человека оно разбирало
почище водки, а к десяткой бутылке редко кто мог сориентироваться, где он
находится и что с ним происходит. Вот тебе и пятьдесят копеек бутылка, а не
трояк, как водка. Чтобы врезать как следует, выходило даже дешевле, зато
долго можно было сидеть в каком-нибудь кафе или на открытой веранде южного
ресторана. Но поначалу он со своими знакомыми или сослуживцами по молодежной
газете) а эти были куда большими мастерами врезать, чем написать что-нибудь
дельное. Что ж: желудки везде одинаковые - как в далекой Азии, так и в
столице. А мозни - провинция она и есть провинция - с постоянной завистью и
восхищением как это они там в Москве пишут, и не пониманием своей
изначальной обреченности. Один раз (один только раз!) он, Сергей, прорвется
с непровинциальным материалом. И подскажет ему, нет, не сам материал, а путь
к нему, один из коллег, посоветовав съездить на в Хорог по Памирской трассе,
посмотреть, как влезают в небо по крутым серпантинам грузовики, как идут
потом берегом Пянджа, черпая то и дело кузовом за выступы скал на узких
участках дороги, как в темное время на поворотах фары машины освещают
афганский берег, выхватывая картины чужой жизни - пасущегося одиноко осла,
тяжело идущих вверх по тропе не успевших засветло путников, иногда - и часть
кишлака, где по сравнению с советской стороной, в редких домах горели
керосиновые лампы, - не то, что у нас - море огней.
Он проехал не только до Хорога, но через Восточный Памир добрался до
Оша и вернулся по уже знакомой дороге через Заравшанский хребет, а затем и
Гиссарский хребет домой. Помимо поразившей картины Восточного Памира (он так
и делился со своим знакомым: "Да, настоящий лунный пейзаж"), он увидел, что
на всех дорогах - от столицы и до Хорога, и дальше - в Поднебесье, и потом -
в Ферганской долине, советские шофера живут не в гостиницах. Хотя по дороге
и встречаются столовые, но шофера вынуждены останавливаться и в других
местах, но если даже и дотянул до столовой --гостиниц там нет. Спали шофера
в кабинах, не моясь по нескольку дней (не искупаешься же в пограничном
Пяндже), едят всухомятку. Его как озарило, когда к нему пришел заголовок
статьи: "Дом шофера - кабина". Это был прорыв. Статью обсуждали в высоких
инстанциях, было принято даже постановление на союзном уровне об улучшении
обслуживания шоферов, запрете сидеть за баранкой на горных дорогах более