"Виктор Лысенков. Тщеславие" - читать интересную книгу автора

какой-то кафедре... В Россию бежать нужно. В Россию. В Россию. Пока не
поздно".
Но бежать - не получалось. Ехать в деревню? - В городах же закрытая
прописка. И где жить? Где работать? И чем лучше русский. Т. по сравнению с
азиатским т.? Или Д.? В азиатской столице по крайне мере - все атрибуты
цивилизованного города - от академии наук до киностудии и консерватории. А
что русский город на букву Т.? Смысл ехать есть только в Москву. Но как там
прописаться? - Только фальшивый брак, на который нужно куча денег. А вдруг
родятся фальшивые дети? Что тогда делать? (Позже он узнает, что такие
трагедии случались, когда с фальшивым, но красивым и не без способностей
мужем из далекой Азии начинала жить фальшивая жена) эх, молодость, молодость
- кто в состоянии преодолеть желание пусть во время и короткого, но
совместного проживания с молодой женщиной вдвоем на одной площади, пока
подыскивается квартира и работа, пока появится другие женщины, не навсегда.
Но кого удерживало поначалу не только необходимость учиться (все же -
родители рядом, да и среда знакомая), но и неотвязное присутствие Земмы в
нем. Он никак не мог понять, почему мысль о Земме всегда ПРИ НиМ. Иногда
могло показаться, что ее нет, отошла, забылась. Но нет - она чем-то
напоминала присутствие воздуха - чуть шелохни память - и все... Иногда он
думал, не псих ли он? Говорят, время все лечит. Дудки. Говорят, что через
год - другой и самая сильная любовь проходит, забывается. Он знал, что это -
не так. Часто думая о Земме, он пытался понять себя - может, в нем говорит
уязвленная мужская гордость и стоило бы ему, грубо говоря, позаниматься
любовью и не было бы этой постоянной, словно пульс, мерцающей боли? Не уже с
первого их знакомства он чувствовал, что не ЭТО главное в его отношениях с
Земмой. И, может, более счастливых минут чем те, когда он нес ее на руках с
Гульбесты, у него не будет в жизни ничего. Он мог дать какую угодно клятву,
что не притронется к ней, лишь бы она ответила на его чувство, лишь бы была
возможность сидеть или лежать рядом с ней (какая разница!), держать в своих
руках ее руку, гладить ее волосы, и даже не говорить с ней, а дышать ею. Но
она ему отказала в ответном чувстве. Он улавливал непонятную, но сегодня
почти осознанную, связь между отношением к нему Земмы, разгромом его стихов
на конференции и своим открытием иного понимания мира, что продемонстрировал
зампред Совмина в Айни, его слова воспринимались по-особому на фоне
гигантского катаклизма: и перегороженной рухнувшей частью хребта русла
Заравшана в узком ущелье, и этим видом почти оголенного, с редкими выступами
скал ставшей почти вертикальной стеной этой части горной гряды, курившейся
то здесь, то там дымками, и это была не пыль - откуда ей взяться в недрах
гор да еще в весеннее время; казалось, гигантский бок хребта - словно бок
живого существа, убитого, разделанного - так свеж и жуток был этот до неба
вверх и до горизонта вдаль срез, так жутко и загадочно дымился, как бы
намекая на некие таинства, хранимые природой, и то, что это была не пыль -
особенно явно стало после дождя, вернее, весеннего ливня, и поттвердилось
спустя много дней, - и когда подорвали искусственную плотину и спустили
потехоньку воду из образовавшегося озера, и несколько месяцев спустя, когда
летом он ехал на машине через перевалы и через новый, подвесной мост через
Заравшан (старый - завалило и расплющило), и как это не казалось странным -
апокалипсическая картина не только вызывала мистический ужас в душе, словно
придавливало ее, но что особенно странно - дух сквозь, или вопреки этому
почти явно теснящемуся ужасу, этой придавленности, прорывался