"Андрей Лях. В направлении Окна (фант.роман)" - читать интересную книгу автора

был открыт монумент защитникам Ригля-18 - высокий гранитный "палец" с
высеченными именами погибших. В торжественной речи на церемонии открытия
Кромвель отметил "мужество заправщика Холла, который в течение трех часов
маневрировал под огнем противника без всякого прикрытия".
Сам заправщик Холл стоял в это время возле него, смотрел на белую
кромвелевскую гриву - не из-за нее ли его прозвали Серебряным Джоном? -
летную куртку с маршальскими погонами, стариковские руки с рельефным
плетением вен, и чувствовал себя глупо и не на месте, то и дело поправляя
волосы - ветер с моря продувал осенний Стимфал - давно уже все позабыли, что
этот город Пяти Космодромов был когда-то знаменитым морским портом, вторым
Роттердамом.
Холла наградили, дали ему Солнечный Крест второй степени - как он
понял, и как потом объяснял Анне, не за его собственные подвиги, но ради
тех, кого увенчали посмертно хотя бы одного, но отметить прижизненно. Его
таскали по всевозможным собраниям и банкетам, побывал он и на том, памятном,
в Институте Контакта.

Нет, подумал Холл, проезжая мимо дорожного щита с надписью: "Брно - 5
км", там был разговор с Овчинниковым Это отдельно. Это потом.
По возвращении на Землю Холл и ахнуть не успел, как его с необычайной
вежливостью, но исключая всякую возможность отказа, повезли в Сванетию,
горный край сказочной красоты - родину Отара Кергиани. Там, в огромном то ли
храме, то ли ритуальном зале, при колоссальном стечении народа устроили
одновременно суд и тризну.
Это сборище, очень строгое по виду и очень трогательное по сути,
потрясло Холла. На стене висела трассовая схема, и по ней ему пришлось
рассказывать, как разворачивались события и что говорил командир;
поднимались фантастического вида старики, некоторые даже при кинжалах, и
высказывались, как, по их мнению, следовало поступить - Холл напряженно
слушал синхронный перевод. В конце концов было решено, что и Отари, и
уважаемый гость, несмотря на отдельные тактические неточности, в целом вели
себя верно и мужественно, и лишь одно горько и прискорбно - что нет
возможности похоронить героя в земле его предков.

Уже стемнело, когда холодным сентябрьским вечером в Праге, на площади
Академии, Холл вышел из такси, взял чемодан и под прерывистой мелкой моросью
зашагал к дому. Поднявшись к себе, он отпер дверь длинным ключом и вошел в
мастерскую, погруженную во тьму; дважды налетев на стулья, подошел к столу,
зажег привинченную к краю лампу и, не снимая пальто, закурил.
Все было по-прежнему, лишь на подоконнике прибавилось пустых бутылок,
да на мольберте в углу стоял незнакомый, смутно видимый в полумраке
портрет - кто-то из испанцев, машинально подумал Холл, кажется,
девятнадцатый век. Гюнтер своеобразно воспользовался предоставленными ему
правами. На столе, среди разворошенных папок с бумагами, пленок, кассет и
календарей, стоял, отражая свет деревянным полированным боком, высокий, в
стиле ретро, телефон. Холл курил, смотрел на него, клял себя за безволие, но
поделать ничего не мог - шепотом помянул сатану, снял трубку и набрал номер
Анны.

Брно. Подвальчику "У Моста", наверное, лет семьсот. Как и в былые