"Сергей Львов. Друг моего детства" - читать интересную книгу автора

был давно посажен на первую парту.
Новенькая сидела рядом с Вовой Михайловым и все время оборачивалась
назад, чтобы обмакнуть ручку в чернильницу-непроливайку. Непроливайка - на
четырех человек одна - стояла на нашей парте. И каждый раз, когда Марина
оборачивалась, я сбивался с того, что писал, потому что никогда раньше не
видел таких черных волос и таких ярко-синих глаз. И я не мог сразу смотреть
на доску, на которой было написано решение задачи, к себе в тетрадь и на
Марину, чтобы поймать ту секунду, когда она обернется. К концу уроков у
меня в голове все перемешалось, и я твердо знал только одно: страшно
завидую Вове Михайлову. Никому никогда так не завидовал!
А Вова обращал внимание на свою соседку недолго. Он замечал ее ровно
столько времени, сколько понадобилось, чтобы научиться рисовать ее. Он
рисовал ее на промокашках, на листках, вырванных из тетрадок, на полях
учебников, на доске. На каждом следующем рисунке он делал ее глаза все
больше и больше, так что постепенно они заняли все лицо, а ресницы - все
длиннее и длиннее, так что они стали упираться в края промокашки, в текст
учебника или в верх доски, а черные волосы - все курчавее и курчавее. И
чем больше он делал глаза, чем длиннее ресницы, чем курчавее волосы, тем
больше становилось сходство. Девочки, которые вначале сердились, что Вова
все время рисует Марину, перестали сердиться, а потом начали посмеиваться
над этими рисунками, и Марина вдруг обиделась. Тогда Вова признался мне,
что она ему надоела. Он не понимает, почему я злюсь, что она сидит с ним, и
неужели я хочу с ней Дружить. Если хочу, могу пересадить ее на свою парту.
Поверить этому было невозможно!
Месяц я завидовал Вове, а он, оказывается, не только не рад, что сидит с
такой девочкой, но даже удивляется, что я ему завидую, хотя я думал, что
этого не заметил никто. И еще оказалось, что Вова тоже надоел Марине. И все
разрешилось очень хорошо. Федя Бычков, который сидел рядом со мной,
согласился пересесть к Арсику Хачатрянцу, Они вместе строили модель
дирижабля, и им было о чем поговорить на уроках. А Марина пересела ко мне.
Несколько дней каждое утро я шел в школу со страхом. Мне казалось, что
Вова спохватится и позовет ее вернуться, или Анна Васильевна рассадит нас,
или Марина передумает. Не может быть, чтобы и дальше все шло так. Но дальше
стало еще лучше.
Помню день, когда я домой бежал бегом. В душе было такое чувство
радости, что казалось, ей там не поместиться. И даже дышать трудно, нужно
быстро идти, нужно бежать, лететь нужно, только тогда можно вынести эту
радость. Нас с Мариной выбрали в редколлегию... Мы можем вместе оставаться
в школе - переписывать и наклеивать заметки, рисовать заголовки. И когда
мы сделаем один номер и вывесим его, счастье не кончится. Можно будет
приниматься за следующий!
Наша школа помещалась в Леонтьевском переулке. Она до сих пор стоит на
том же самом месте. Только переулок переименовали, он теперь улица
Станиславского. Я жил далеко от школы - на Садово-Триумфальной, а Марина
поближе - в Ермолаевском. Каждый день мы возвращались из школы вместе. Мы
сворачивали в Гнездниковский и проходным двором - этого двора уже давно
нет - выходили на Тверской бульвар и шли по нему до памятника Пушкину.
Памятник Пушкину еще стоял на старом месте. На дорожках бульвара лежали
темно-бурые листья. Сторожихи сгребали их граблями в кучи и поджигали.
Листья медленно тлели. Над ними поднимался пахучий дым и дрожал нагретый