"Аркадий Львов. Улица Франсуа Вийона" - читать интересную книгу автораначала, только дно пришло в движение, он почему-то ожидал
остановки, будто эта остановка сама по себе могла что-то из- менить. Но остановки, которую он ждал, не было: чтобы дно перес- тало двигаться, надо было встать. - Встань, - хотел приказать он себе, но вместо приказания получилась просьба, которая не имела над ним власти. Фантомы, фантомы, одни фантомы... В нынешний раз он не произносил эти слова - ни вслух, ни мысленно: приходя извне, они пронизывали его, как нейтраль- ные частицы, во всех направлениях, не вызывая никакого отк- лика. Кто-то зовет меня, шепчет уныло... Никто не звал его; были только шорохи, но принять их за человеческий шепот мог лишь безумец - никого, никого живого, кроме него, в комнате не было. Живые были за стенами, вер- нее, могли быть, и за окном - внизу, на улице. Он снова сделал попытку встать - тело его было очень тя- желым, он почувствовал его тяжесть еще до того, как оперся руками о подлокотники и начал подыматься. Ему показалось удивительным, что прежде он не замечал, какое оно тяжелое, его тело. Выпрямляя руки, он преодолевал ломотную боль в мышцах - такая боль бывает после непомерной физической нагрузки. Почему-то пришли на ум ветряные мельницы и Дон-Кихот, болели тогда мышцы, у этого альтруиста с медным тазом на го- лове. И еще как болели - когда он сражался с настоящими вра- гами, людьми во плоти, они наверняка так не болели. Он вызвал лифт. Лифт пришел, дверь сама открылась и оста- валась открытой, пока он не захлопнул ее - снаружи. С двад- цать четвертого этажа бегом - минут за пять можно, а если не торопиться - четверть часа. Он спускался четверть часа. Двадцать четвертый этаж - не под самым небом, но он и теперь, как давно еще, мальчишкой, удивился, что комната его так высоко над землей, а он никог- да об этом не думает. Ступени были однообразны, как могильные плиты на солдатс- ких кладбищах двадцатого века, которые показывали в кино - ни слова, ни числа, только голые безымянные плиты из камня. Никто по лестнице не спускался, никто не подымался - он счи- тал ступени, и опять возникло нелепое ощущение пространства, лишенного времени. Он объяснял себе, что все дело здесь в однообразии, что каждое следующее мгновение должно иметь свое собственное лицо, а если этого лица у него нет, то оно повторяет лишь предыдущее, и потому время, которое для чело- века - беспрестанная смена образов, застывает. Но объяснение это не приносило удовлетворения; оно было из того же мира подвижных, меняющихся образов, который существовал для него теперь только в памяти. |
|
|