"Аркадий Львов. Улица Франсуа Вийона" - читать интересную книгу автора

начала, только дно пришло в движение, он почему-то ожидал
остановки, будто эта остановка сама по себе могла что-то из-
менить.
Но остановки, которую он ждал, не было: чтобы дно перес-
тало двигаться, надо было встать.
- Встань, - хотел приказать он себе, но вместо приказания
получилась просьба, которая не имела над ним власти.
Фантомы, фантомы, одни фантомы...
В нынешний раз он не произносил эти слова - ни вслух, ни
мысленно: приходя извне, они пронизывали его, как нейтраль-
ные частицы, во всех направлениях, не вызывая никакого отк-
лика.
Кто-то зовет меня, шепчет уныло...
Никто не звал его; были только шорохи, но принять их за
человеческий шепот мог лишь безумец - никого, никого живого,
кроме него, в комнате не было. Живые были за стенами, вер-
нее, могли быть, и за окном - внизу, на улице.
Он снова сделал попытку встать - тело его было очень тя-
желым, он почувствовал его тяжесть еще до того, как оперся
руками о подлокотники и начал подыматься. Ему показалось
удивительным, что прежде он не замечал, какое оно тяжелое,
его тело.
Выпрямляя руки, он преодолевал ломотную боль в мышцах -
такая боль бывает после непомерной физической нагрузки.
Почему-то пришли на ум ветряные мельницы и Дон-Кихот,
сражавшийся с этими мельницами. У него, должно быть, тоже
болели тогда мышцы, у этого альтруиста с медным тазом на го-
лове. И еще как болели - когда он сражался с настоящими вра-
гами, людьми во плоти, они наверняка так не болели.
Он вызвал лифт. Лифт пришел, дверь сама открылась и оста-
валась открытой, пока он не захлопнул ее - снаружи. С двад-
цать четвертого этажа бегом - минут за пять можно, а если не
торопиться - четверть часа.
Он спускался четверть часа. Двадцать четвертый этаж - не
под самым небом, но он и теперь, как давно еще, мальчишкой,
удивился, что комната его так высоко над землей, а он никог-
да об этом не думает.
Ступени были однообразны, как могильные плиты на солдатс-
ких кладбищах двадцатого века, которые показывали в кино -
ни слова, ни числа, только голые безымянные плиты из камня.
Никто по лестнице не спускался, никто не подымался - он счи-
тал ступени, и опять возникло нелепое ощущение пространства,
лишенного времени. Он объяснял себе, что все дело здесь в
однообразии, что каждое следующее мгновение должно иметь
свое собственное лицо, а если этого лица у него нет, то оно
повторяет лишь предыдущее, и потому время, которое для чело-
века - беспрестанная смена образов, застывает. Но объяснение
это не приносило удовлетворения; оно было из того же мира
подвижных, меняющихся образов, который существовал для него
теперь только в памяти.