"Аркадий Львов. Мой старший брат, которого не было (Сборник "Фантастика-65")" - читать интересную книгу автора

А потом я перестал кричать, я положил ему под голову свою шапку и,
прислонившись к обрыву, смотрел в туман. Я ни о чем не думал, я смотрел в
туман, который съел землю, съел людей, съел мой голос.
Сначала, когда появилось солнце, я был удивлен. Не солнцем, потому что
солнце должно было появиться, а туманом, которого вдруг не стало. Я хотел
спросить, где же туман, кто убрал туман, но спрашивать было не у кого, во
все стороны тянулись пески, желтые, как желтые тюльпаны, и небо по
горизонту тоже было желтым. Желтое - это цвет жизни. Нет, сказал я, жизнь
- это голубое и зеленое. Желтое вздохнуло, пошло волнами, и в этих волнах
колыхались предметы, огромные, как город. Но всякий раз, когда я пытался
рассмотреть их, они вдруг исчезали бесследно, и я никак не мог понять,
куда же это они исчезают, если все вот здесь, передо мной.
А потом я понял, что это сон, что во сне часто бывает такое - предметы
появляются и пропадают неожиданно, как внезапный, бестолковый страх, тупо
ударяющий изнутри, как рожа, вдруг мелькнувшая в беспорядочном
нагромождении линий.
Проснувшись, я сказал себе, что самое главное теперь - не заснуть, что
ступать по пескам надо твердо, всей ступней, что идти надо все время на
юг, и там, на юге, будет голубое и зеленое.
Я шел все время на юг, пока не наткнулся на огромную стену,
перегородившую реку. Так вот она какая, великая Садд аль-Аали, подумал я,
она больше самых больших пирамид, и даже пирамида Хеопса, которую сто
тысяч человек строили тридцать лет, - не более чем могильная насыпь рядом
с Садд аль-Аали.
Да, но ведь она еще не построена, как же я могу видеть ее? Нужны еще
годы, чтобы закончить ее, нужны дороги со стороны Нубийской пустыни, не
верблюжьи тропы, а широкие бетонные дороги для сорокатонных "МАЗов". И я
здесь для того, чтобы строить эти дороги и эту плотину Садд аль-Аали,
равной которой нет в мире. И тогда я приказал себе: проснись, африканское
солнце уморило тебя, проснись.
Проснувшись, я увидел настоящий Нил, не голубой, а желтый, и на том
месте, где только что высилась Садд аль-Аали, не было ничего, кроме желтой
воды. Возле воды копошились люди с лопатами. На голове у этих людей были
огромные пробковые шлемы, и всякий раз, когда надо было что-то записать
или нарисовать, они снимали шлемы и делали на них пометки. Они торопятся,
объяснял я себе, они археологи, скоро здешние земли затопят навсегда, и
они боятся упустить что-то важное. Что-то очень важное.
И вдруг меня охватила тревога: надо немедленно узнать, что же оно
такое, это важное? Ведь я все время помнил о нем, я все время думал о нем.
И вдруг забыл. Разве о важном можно забыть? О важном нельзя забыть, важное
не позволит забыть о себе.
И я помчался на север - туда, где осталось самое важное. Я мчался с
такой быстротой, что песок взвивался столбом не только сзади и по
сторонам, но даже впереди. И так я все время бежал, окруженный столбами
песка, и песок забивал мне дыхание.
И вдруг опять помнились они, огромные желтые кошки, - сначала одна, а
затем дне, три, пять, и, наконец, их стало так много, что я сбился со
счета. Не надо считать, говорил я себе, надо только бежать, потому что еще
минута - и они настигнут тебя. Кого тебя? Почему тебя? Это же меня, меня
самого они настигнут! Нет, не меня, а тебя. Его.