"Эли Люксембург. Боксерская поляна" - читать интересную книгу автора

Шурик Семенов возник в автобусе...
Даже отсюда, из Иерусалима, могу я вам сказать сейчас приблизительно,
где они все, и чем в этот час занимаются. Генка, скажем, Белов - этот в
Голодной степи своей околачивается с рейками и теодолитом, Селик Адамов
по-прежнему в Мирзачуле, борется за возвращение крымских татар на родину. А
если не в Мирзачуле Селик, тогда в Москве - петицию очередную привез в
Кремль передать, больше ему и негде там быть. Галочка - в Туапсе живет,
вышла замуж. Выходит вечерами на мол, к морю, слушает волны, вспоминает
любовь нашу, думает обо мне: как я тут в Иерусалиме, и не съели ли меня
арабы? Зато Шурик Семенов никуда уже не пойдет и не поедет, и ничего с ним
случится не может. Этот на кладбище лежит. На кладбище мой Шурик лежит, под
лессовой пылью и колючками. Очень там кладбище неприглядное, без цветов и
кустика зеленого.
Да, евреи, поскольку мы уже здесь, в Иерусалиме, согласитесь со мной и
ответьте: разве выбросишь всех этих людей из памяти, когда видишь у них
напоследок такие замечательные лица? И идут они к тебе в автобусе, дико
работая локтями, навсегда попрощаться, совсем, совсем попрощаться. А за эту
минуту в тебе успевает прокрутиться километров тысяча кинопленки из самых
разных лет...
Вот хотя бы одно из самых ранних воспоминаний: второй трамвайный
маршрут через Алайский базар. Звенит, грохочет трамвай, как бешеный, а на
заднем вагоне, на буфере болтается шкет лет восьми. Это Семеныч. И прижимает
к себе скрипочку в футляре. Так он ездил на уроки в музыкальную школу
исключительно на буфере. Скрипачом особенным я его не знал, зато на рояле он
шпарил потрясающе. На всех вечеринках гвоздем программы был, гвоздем любой
конторы. У них дома стоял рояль красного дерева - отец из Германии привез
после войны в качестве трофея. Отец его чуть ли не целый вагон пригнал
трофеев из Германии... Шурик и меня вечно тащил кататься на буфере, обучил
соскакивать с трамвая в любом месте и на любой скорости.
В детстве я слыл неплохим кулачным бойцом. Только Семеныча да Вовку
Столбова мне так и не удалось поколотить ни разу. Вовка Столбов, этот, скажу
прямо, врезал мне в глаз здоровенным, мужицким своим кулачищем со страшной
силой, и я свалился в пыль, суча ножками, и визжал так, что и сейчас
вспоминать позорно. А с Семенычем мы стукались в школе чуть ли не на каждой
большой перемене - первого места поделить не могли в классе. Он владел
широкой стойкой с низкой посадкой, и так нырял под вашими кулаками, что
попасть ему по сопатке было абсолютно невозможно. Очень уж аккуратно нырял
он.
Однажды он спас мою жизнь, это, скажу я вам, без дураков. Если бы не
Семеныч, я бы запросто отбросил тогда лапти в Доме коммуны. В ту пору нам
было лет по десяти. Каждое утро я приходил на Ниазбекскую добывать в очереди
буханку хлеба. Помните, какие это были очереди за хлебом? Добывал в
невероятных подвигах каждое утро буханку и после заходил за корешем.
Они жили как раз на углу Полторацкого и Ниазбекской, напротив магазина.
Отец его, бывший полковник, состоял после войны директором хлебозавода, так
что добра этого у них всегда было вдоволь; чурека, булочек, сойки с изюмом.
И шли мы в Дом коммуны. Во всем свете нет такого сволочного бассейна, что
был тогда в Доме коммуны. Скорее не бассейн, а резервуар круглый и огромный
для всяких пожарных нужд. Он был круглый и весь из бетона, и вода лежала там
глубоко снизу. Вела же к воде вертикальная лесенка длинная. Шурик и тогда