"Эли Люксембург. Поселенцы" - читать интересную книгу автора

селения Ишмаэля.
"О чем, интересно, он молится, враг-священник, на минарете деревенской
мечети? Двоюродные, в принципе, братья, одному Б-гу ведь молимся? О чем он
так жалобно просит? Обо мне, разумеется, о моем доме, о Тушие - чтобы все мы
исчезли, провалились бы к черту... Много молится, конечно, о моем народе,
обо всем государстве! Чтобы - туда же, в преисподнюю, ибо воткнулись мы им,
как кость в глотку, как нож в душу. Вот о чем плачет он там, а Б-г его
слушает. Б-г его слушает, но не внемлет...".
Мысли Шурочкины устремлены в будущее - во времена Мессии, когда все,
наконец, устроится, утвердится, лет, скажем, через сто. ""Заселится вся
страна, и сомкнется Иерусалим с Дамаском", - так ведь пророки нам обещали! И
станут снимать фильмы про подвиги первопроходцев, да, про нас... Какие же
будут сюжеты? Пальба? Погони? Горы арабских трупов? Бесстрашные
поселенцы-евреи и нежные дамочки, вроде меня, которых насилуют террористы?
Как в голливудских боевиках про заселение Дикого Запада... Ну, да! Именно
такую бредятину и накрутят и не покажут, не донесут этот великий покой в
изумительной нашей долине. Этот розовый, дивный свет уходящего солнца, этот
теплый, тугой ветерок со стороны усыпальницы пророка Самуила, из
Раматаим-Цофима... Все исказят, балбесы!".
Шурочка переходит мостки и входит на первый этаж. Цепким, опытным
взглядом определяет: что прораб ее сделал за день по плану и уговору, а
что - не так! Ох уж этот прораб, ну и работничек ей достался! Мотает из
Шурочки все кишки себе на локоть, все кишки ее, все нервы. Как в том
анекдоте, если вы слышали, - любит Шурочка сравнивать. - Распяли евреи
Христа или нет, это еще неизвестно, еще не доказано, но то, что душу из
парня вынули, - это точно, на это они мастера!
Разбитной, лукавый мужик-сефард, не то из Ирака, не то из Курдистана, -
Шурочкин прораб - владеет арабским, естественно, и вся команда его -
сплошные арабы. Читать чертежей не умеют, работают медленно, кое-как, за
каждой мелочью обращаются к ней, к инженеру. И Шурочка им объясняет,
разжевывает, пристально за всем следит. Уже половина застроек на Тушие
готова к вселению, а она, а у нее... Э, да что говорить, что объяснять? Не
приезжай она сюда каждый вечер, не цапайся с этим лисой-прорабом до хрипоты,
до истерик, - торчать бы Шурочке во временной своей Кадмоне целую вечность!
"Еврей же все-таки, брат по вере, по крови, а до чего мне чужой! Ну, а
я? Разве я ему не такой же кажусь, будто с луны? Не иной ли я биологический
тип для него?" - с отчаянием думает Шурочка.
И вдруг предвкушает где-то в подсознании, в глухом тупичке, интересное
открытие. Оно еще смутное, но осеняет, как вспышка: "Одинокий человек в
пустыне... Они ведь тысячу лет жили так с Ишмаэлем! Вот и переняли обычаи,
манеру молиться... Мы же, евреи Европы, жили совсем на иной природе, рядом с
христианским великолепием. И переняли мощь, величие христианства. Потому-то
так и отличаемся! И пусть говорят, что Восток есть Восток, а Запад есть
Запад, - мы все равно сойдемся, вопреки Киплингу, вопреки всему миру. Иначе
зачем, скажите, пожалуйста, затеял с нами Г-сподь всю эту петрушку?".
Шурочка рада своему открытию, а еще больше - образу своего мышления, с
этим так интересно жить!
Надо бы сказать, что жизнь ее с некоторых пор вообще стала беспрерывной
цепью открытий, пусть личных, микроскопических, но зато - целиком ее и
упоительных до экстаза.