"Оскар Лутс. Будни (Повесть)" - читать интересную книгу автора

заплатить".
Киппель откусывает кончик свежей сигары, старательно его жует и
пристально наблюдает за Ух-Петухом: своей повадкой последний никак не
"тянет" на торговца. Самое большее, кем он мог быть - это скупщиком, который
перепродает товар какой-нибудь фирме покрупнее, но даже и для этого Ух-Петух
слишком уж неповоротлив, к тому же ведет свои дела в воскресенье да еще в
компании человека, и понятия не имеющего ни о какой торговле. А эта корзина,
эта полуразвалившаяся корзина - ни один порядочный делец не станет таскать с
собой такую. Но Киппель пока что помалкивает, ждет, что будет дальше.
Наконец гости, освободившись от верхней одежды, усаживаются поближе к
печке и втыкают в рот папиросы. Либле беспокойно моргает своим плохо вымытым
глазом, - звонарю смутно вспоминаются какие-то краем уха слышанные слухи,
которые распространились в Паунвере на прошлой неделе. Наконец он собирается
с духом, прибегает к своей обычной манере говорить околичностями, начиная от
Адама и Евы, и при этом беспрерывно клянет свою дурную голову, как корень
всех бед. Не разумеет он тут, на этом свете ничего, кроме как дубасить по
церковному колоколу да с кистером перебраниваться, и теперь научиться еще
чему-нибудь сверх того уже вроде как поздновато. И вот он, Либле, и его друг
порешили чуток проветриться, хотели испробовать эту, недавно купленную
скотинку и так... малость побеседовать. Вроде бы большого изъяна нет, бежит,
что твой лев пустыни, будь только сам молодцом - держись за вожжи. Ну да,
так оно и то неплохо, что лен не продан, а его, Либле, друг - человек чести,
земляков своих отродясь не обижал. И ежели госпожа будет теперь так добра и
позволит им эту корзиночку открыть, тогда покупку льна можно будет хоть сей
же час вроде как спрыснуть. На улице такая добрая погодка и... небось весна
уже не за горами. Гляди-ка, ежели еще недельку-другую такая теплынь
продержится, пожалуй, что и скворцы прибудут на место. Ну да, небось, все же
госпожа не осерчает, ежели для здешних жителей они чуток угощеньица выложат.
Да и себя тоже не забудут - дорога-то хоть и не дальняя, но во рту вроде как
пересохло. Пусть только госпожа из-за них себя, ни-ни, не утруждает, у них
все у самих припасено, что Бог послал.
Либле словно бы случайно дотрагивается до ноги Ух-Петуха и начинает
развязывать дорожную корзину. Брат корчмаря некоторым образом снова
чувствует себя при деле и дает распоряжения: - Вытаскивай, Ристьян,
перво-наперво это. Не разбилось ли?
Хозяйка выходит в переднюю комнату, чтобы кое-что принести, отгоняет от
дверей прислугу, хлопает дверцами буфета.
- Ну что, сызнова выпивка будет? - ворчит батрак, лежа в постели. -
Теперь ни одно воскресенье не проходит без того, чтоб... Теперь их так и
подсыпает и с севера, и с юга!
- Что ты там ворчишь, Юри? - спрашивает хозяйка от буфета. - Приходи и
ты в заднюю комнату, небось они тебя не съедят. Либле-то ведь ты знаешь.
- Я знаю этих обоих выпивох.
- Тише! Ну что ты лаешься!
- Та-ак, - внезапно свирипеет Юри, - стало быть, я должен тут дни и
ночи на работе убиваться, чтобы всяким пьяницам было чем закусывать. Не
бывать тому!
- Перестань, Юри, - вдова подходит к кровати, на которой растянулся
батрак. И чуть ли не просительно повторяет: - Перестань. У них все с собой
прихвачено.