"Самуил Лурье. Разговоры в пользу мертвых" - читать интересную книгу автора

неаполитанский король Роберт Анжуйский. Но все не кончается утренняя месса в
церкви Санта-Кьяра, не заходит солнце 6 апреля 1327 года, длится первая
встреча, завязка бессмертного романа. И в глазах большинства Петрарка и
Лаура, автор и героиня, сравнялись славой. Так в нашей памяти становятся
рядом астроном и открытая им звезда.
С бесстрастием, замешенным на злорадстве, комментаторы сообщают нам,
что Петрарка был себялюбив, тщеславен и мнителен, что не брезговал
ханжеством и лестью, что пресловутая и беспредельная любовь к Лауре не
мешала ему устраиваться в жизни со всеми удобствами, искать отличий,
привилегий, наград. И все бы это не беда, но вот чего нельзя простить и что
заставляет сомневаться в его величии: Петрарку чтили современники!
Несчастливый любовник был преуспевающим писателем.
Через полтысячи лет Виктор Гюго, сам отнюдь не мученик, чуть ли не
жалел его за это:
"Петрарка являет собой один из редких примеров счастливого поэта. Он
был понят при жизни - преимущество, которого не имели ни Гомер, ни Эсхил, ни
Шекспир. На него не клеветали, его не освистывали, в него не бросали камни.
Петрарке на этой земле воздавались все почести: уважение пап, восхищение
народов, дождь цветов на улицах, по которым он проходил, золотые лавры на
челе, подобно императору, место в Капитолии, подобно богу... Скажем
мужественно всю правду - ему недоставало скорби..."
Недоставало скорби! Этот баловень счастья плакал по ночам. Этот
благоразумный друг тиранов ненавидел свое время. Этого удачника гнала по
свету мучительная охота к перемене мест. Петрарка и сам недоумевал, откуда
налетает тревога, отравляющая ему любое мгновение жизни; он не на шутку
полагал, что "одержим какою-то убийственной чумой", и окрестил свою болезнь
"ацидией", то есть тоской.
"... В этой скорби все так сурово, и горестно, и страшно, и путь к
отчаянию открыт ежеминутно, и каждая мелочь толкает к гибели несчастную
душу, - жалуется Петрарка. - Эта чума по временам схватывает меня так
упорно, что без отдыха истязает меня целые дни и ночи; тогда для меня нет
света, нет жизни: то время подобно кромешной ночи и жесточайшей смерти. И,
что можно назвать верхом злополучия, - я так упиваюсь душевной борьбою и
мукою, с каким-то стесненным сладострастием, что лишь неохотно отрываюсь от
них".
Поистине, такую жизнь не назовешь безмятежной!
Яростное уныние Петрарки доходило до исступления - как и рассказано в
диалоге "О презрении к миру":
"Кто мог бы с достаточной силою выразить ежедневное отвращение и скуку
моей жизни в этом безобразнейшем, беспокойнейшем из всех городов мира, в
этой тесной, омерзительной яме, куда стекаются нечистоты со всего света? Кто
в состоянии изобразить словами узкие зловонные улицы, вызывающие тошноту,
стаи бешеных собак вперемежку с гнусными свиньями, грохот колес, сотрясающий
стены, кареты четверней, внезапно выезжающие из боковых переулков и
загораживающие дорогу, эту разношерстную толпу, ужасный вид бесчисленных
нищих, разнузданность богатства, уныние и скорбь одних, резвую веселость
других, наконец, это разнообразие характеров и занятий, этот разноголосый
крик и давку кипящей толпы?.. Да спасет меня Господь от этого
кораблекрушения невредимым, ибо часто, когда я оглядываюсь кругом, мне
кажется, что я живым сошел в ад..."