"Вера Лукницкая. Ego - эхо" - читать интересную книгу автора

Оккупация длилась ровно пять месяцев, а, кажется, целую жизнь. И теперь
мама сидит в тюрьме, ни в чем не повинная. А я сижу здесь ночью и доказываю
ее невиновность. "Только держись, моя мамочка, гордая моя, там, в тюрьме.
Придет твое время - счастливое и спокойное. Я молюсь за тебя, мамочка".

Нет, ты все-таки за папу сидишь, потому что еще до войны уж очень
трудно жила. Когда я родилась, ты оставалась совсем еще девочкой, а потом
все металась, металась по ленинградским пригородам. Или папа заразил тебя
страхом? Я же помню все это, все ты устраивалась, а меня - то к бабушке на
Кавказ отправляла, то забирала к себе, а сама неприкаянная, все время в
страхе каком-то, в нервах, в беспокойстве...
Я только и мечтала о тебе, о такой близкой маме. А тебя все не было.
Помнишь, однажды ты на крошечный миг - это называлось "отпуск" - приехала в
Николаевку? Я была в школе, мне ничего не говорили, что приедешь именно
сегодня, боялись сглазить, что ли, или моего волнения. Но соседям-то
разболтали. По дороге домой встретилась соседка. И чего они всегда влезают,
эти соседки? Сказала: "Беги скорее домой, мама ждет!" Боже, я задохнулась,
не добежала до тебя, все у меня внутри оборвалось, ты успела подхватить.
Потом я долго болела.
И снова и снова щелочка между нами. Почему? И ты - не до конца мама.
Почему? И от этого еще ближе мне твоя тоска. И пытаюсь убрать эту щелку моей
верой в тебя сейчас. И от того, что не могу учиться, не смею, хотя и выросла
и так мечтала с детства, вступить в комсомол, - теперь, как клейменая -
насмехаться начнут -, когда станут на собрании мое заявление разбирать.
Скажут, что моя мать - враг народа. А ты ведь так и не попала "в народ",
где-то сбоку болталась, именуясь пусть приятным для меня, но стыдным словом
"интеллигентка".
А я от того, что не могу в комсомол, чувствую, что хуже, чем клеймо
"враг народа" не может быть ничего.
Помнишь случай во время оккупации, когда подвыпивший немец помочился на
меня под шнапсный хохот таких же. Ты страдала за мое унижение. А я тогда
унижения не чувствовала, я только сказать об этом не могла, потому что
скрывала главную часть истории, чтобы, если что, вас это не коснулось.
Боялась: если раскроется - пропадут все. Даже убегать из дома собралась, да
мать Вали Васиной отговорила.
Ты не знала ни про меня, ни про Валю Васину. Это ведь чистая
случайность, что полумобилизованных, полупленных рабочих румын в тот день
перебросили на другой участок дороги, а мы - шесть человек - остались под
дождем со снегом, под мешками-зонтами рыться в грязи, вбивая камни в дорогу.
Почему я согнулась над камнем и не шевельнулась, когда горячая моча в лицо
брызнула? Я ведь сама втянула себя в эту авантюру, - хотелось еще раз
навредить фрицам. Ты знала только про мочу и жалела меня за унижение. Я же
могла отскочить? Немец был пьян и, в общем, добродушен. Можно было рискнуть,
если все было бы просто так. Но я замерла до конца процесса, пока немцы не
уехали посмеявшись.
И вот почему. Мимо нас два конвоира с автоматами вели группу людей к
Машуку. Обходили по скользкой обочине, потому что мы как раз утрамбовывали
новые булыжники, проходились по ним деревянными тяжеленными бабами. Те, что
шатались или плохо притыкались, мы должны были подковыривать ломами,
некоторые меняли, какие переворачивали и потом снова пристукивали. Тяжелая