"Вера Лукницкая. Ego - эхо" - читать интересную книгу автора

танкиста", и "Дан приказ"...
Мы вкладывали в песни такое огромное желание Победы, как будто она -
победа - нашими песнями уже свершилась. Получилось здорово.
Бородатый был в полном восторге и дал нам по плитке шоколада.
После того, как веселый старик ушел в комнату к нашему квартиранту
"побеседовать tet-a-tet", капитан шепнул нам, что этот человек хорошо
известен в Советском Союзе и зовут его генерал Дро.
Нам это ни о чем не говорило. Но мы всеравно попритихли: странное имя,
а вокруг все секретно, необъяснимо, и часовые с автоматами у двери, и
автомобиль с шофером, и тихий говор по-французски, и нас не трогают... Что
бы это значило?
И все же мы, девчонки мечтали, ждали, что старик попросит еще раз спеть
и даст нам шоколаду.

На нашем доме армяне повесили бирку, и в каждый угол единственной в
доме комнаты поставили по автомату. Первая - передняя, мы в ней боялись
спать: тоже в каждом углу автоматы. Спали в кладовке. Ни полицаи, ни
случайные какие немцы к нам не входили и даже соседи перестали наведываться.
При этом никаких официальных приказов или хотя бы предупреждений - не было.
Это вызывало недоумение соседей и злобу штабных немцев.
Квартирант дома не питался. Но каждое утро он пил горячее молоко. Его
приносили из штаба, бабушка на примусе кипятила. Примерно с этого времени
нас перестали гонять на тяжелые работы. А мы и рады были. Но сосед, Кашлехин
сын, - соседи его мать прозвали "Кашлехой" - озлоблялся. И немудрено: в
начале войны, не успел Иван попасть на передовую, как первым же снарядом ему
оторвало правую руку по плечо. Вернулся из госпиталя, запил без просыпа, а
тут - оккупация. Его штабники и "пригрели". "Камрад Иван" называли. Стал их
заложником, сделали его полицаем, давали водку, да еще вместе пили. Все же
видно, домик их совсем близко, через дорогу, плетень низкий, с дырками.
Немцы шумные, злились на штатских, привилегированных "соленых армяшек", как
научил их называть по-русски "камрад Иван". А заодно и на нас злились. Сосед
наболтал по пьянке, что моя мама... - "не оставлена ли она в оккупации по
специальному заданию?" Иначе почему мы не уехали - семья "из богатых", не
колхозники, она не деревенская, интеллигентка, и в поселке оказалась перед
оккупацией"?
Ну, и забрали тогда мамин паспорт в комендатуру. А ей приказали из дома
не выходить, но не увели - побоялись квартиранта. Если б не квартирант,
дружки полицая ее бы уничтожили тем или иным способом безо всякой
проверки... А так - трусили.
А еще до того, как армяне повесили бирку на нашем доме, Кашлеха,
потерявшая мужа на фронте, забегала частенько к бабушке с жалобами на сына,
что пьет, что с оккупантами путается, все советов спрашивала. Безрукий знал
об этом и еще больше озлоблялся на наш дом. А чем бабушка могла помочь?..
А вообще неизвестно, так ли уж и доверяли Ивану его фрицы. Не совсем же
идиоты, соображали, что озлоблен, неуправляем и всегда пьян. Особенно
отношение штабных к нему заметно изменилось после того, как им приказали в
срочном порядке освободить Кашлехин дом, и в него вселился еще один армянин
в касторовом ансамбле - молочного цвета полугалифе и такой же френч.
Высокий, с черной шапкой волос на голове и блестящими, как черный меховой
воротник усами. Тут уж было не до питья: на Кашлехином доме повесили такую