"Сергей Лукницкий. Фруктовые часы" - читать интересную книгу автора

часть того общества. Арестовывала прямо на улицах, била прилюдно.
Я пришла в НКВД встать на учет, чтобы меня легче было арестовывать в
случае надобности, а девочка-паспортистка мне говорит: "Как только я вас
зарегистрирую и документы подпишут у начальства, вы перестанете быть
француженкой и вас выгонят из гостиницы. Где вы жить будете?"
Ее звали Ига, эту паспортистку. Она привела меня в свой дом, и там я
увидела ее брата, впоследствии моего мужа.
Если ты филолог, Мелони, ты знаешь его имя, оно хорошо известно в
Сорбонне. А тогда он был загнанным страхом, арестом родителей, гибелью в
концлагерях родственников двадцатилетним грустным мальчишкой. Я этого
мальчишку превратила в мужчину, в мужа, сделала его известным, родила ему
двоих детей, увезла его во Францию. Если ты спросишь, счастлива ли я, я
скажу: да, и я не думаю, что слишком дорого заплатила за свое счастье.
Однажды я выступала на сцене, и мне показали высокого старика в
ближайшей ложе. Это был тогдашний премьер-министр Польши Циранкевич. Не
успел он подумать о хорошенькой девочке, да еще французского происхождения,
как меня к нему и привели, а я вместо того, чтобы потупить очи перед власть
предержащим, начала разглагольствовать, что тот коммунизм, который они тут
построили, ничего не имеет общего с тем, о котором они говорят.
Я, конечно, играла с огнем, но Циранкевич меня не тронул. Однако мне
приклеили ярлычок: "социально опасная эмигрантка", а тут еще Жо сделал мне
предложение.
У каждого, моя маленькая Мелони, свой чемодан проблем, - говорила
Лидия, - но у каждого проблемы не очень серьезные, потому что самая
серьезная - это только твоя собственная проблема.
Но ведь тебя не гонял голой по кабинету министр безопасности Польши
Анжеевский, хотя если бы ты существовала в его времена, то, может быть, и
гонял бы, он любил красивых женщин... В общем, так, - она вдруг приняла
решение, - нос не вешать, завтра с утра встать и сказать себе: "Я сильная!"
Если не поможет, взять ремень и себя отхлестать. Между прочим, когда мы с
мужем и крошечным Полем вырвались из этого ада арестов (причем оба
нелегально: я - на гастроли, он - в командировку), нам было хуже, чем тебе
теперь, потому что, когда мы оказались в Париже, нас тут же стали называть
коммунистами и требовали, чтобы мы убирались назад в Польшу. Все время
уходило на бесконечные разговоры в префектуре полиции. Ты знаешь, в какой мы
оба были депрессии? У нас не было французских виз, а в Польше нас бы
немедленно арестовали.
Сейчас об этом хорошо говорить за чашечкой кофе, а тогда я только
плакала.
И его, и мои родители нас прокляли, и его, и мое государство нас не
приняло. И только потому, что мы оба не предали друг друга, мы победили, и в
знак нашей победы мы через несколько лет родили Сабину.
Между прочим, завтра диманж, и вся эта банда с мужьями, женами и
внуками заявится к нам с Жозефом. Я тебе все это рассказываю для того, чтобы
ты не думала, что за всеми светящимися окнами парижских домов живут только
счастливые люди. Каждый несет свой мешок картошки, и каждый мешок тяжел
по-своему, но я на своем мешке нарисовала красивые полосы и рожицы, и от
этого всем вокруг кажется, что мой мешок немножко легче.
Он позвонит тебе завтра, - сказала Лидия, оторвавшись от своего
рассказа. - Будь с ним мягкой, приветливой и участливой. Ты только тогда