"В лабиринте секретных служб" - читать интересную книгу автора (Зиммель Йоханнес Марио)КНИГА ВТОРАЯ ПаутинаЧасть 1 Убежище в тюрьме9 сентября 1940 года. Из дневной сводки 17 лиссабонского участка полиции на авеню Колумба. 15 часов 22 минуты. Звонок из дома 45 по Рио Маркиз де Фонтейро. Женский голос сообщил о краже. Сержанты Альконтейро и Бранко выехали по адресу. 16 часов 07 минут. Посланные на место происшествия доставили в участок: Эстреллу Родригес, вероисповедание—римско-католическое, вдова, родилась 27.3.1905 года, гражданка Португалии, почетный консул Коста-Рики, проживает по Рио Маркиз де Фонтейро, 45. Жана Леблана, вероисповедание—протестантское, холост, гражданин Франции, постоянного места жительства не имеет, беженец, португальская транзитная виза. Эстрелла Родригес показала: «Я требую ареста Жана Леблана, он меня обокрал. Знаю его две недели. Он часто меня посещал. Пять дней назад я заметила пропажу золотого браслета (750 проба, вес 150 граммов, украшен бриллиантами), изготовленного ювелиром Мигелем да Фоцем и проданного мне за 180 тысяч эскудо. Я сказала Жану Леблану, что он украл браслет. Жан Леблан сознался и обещал вернуть его до 12 часов сегодняшнего дня. Браслета не вернул». Допрошенный Жан Леблан показал: «Я не крал браслета, а по поручению сеньоры Родригес взял его, чтобы продать. Этот браслет я ей вернул, так как не нашел покупателя». Вопрос: «Сеньора Родригес показала, что браслета у нее нет. Можете ли вы доставить браслет или указать место его укрытия?» Ответ: «Нет. Его спрятала сеньора Родригес для того, чтобы обвинить меня в краже и бросить за решетку». Вопрос: «Почему?» Ответ: «Ревность». Замечание: Иностранец Леблан во время допроса произвел впечатление скрытного подозрительного человека. Допускал угрожающие высказывания, оскорблял женское достоинство потерпевшей и обругал допрашивавшего комиссара нецензурными словами. Затем изображал из себя идиота, смеялся, нес околесицу, пел французские оскорбительные песни. Сержанты Альконтейра и Бранко показали: «При задержании иностранец оказал сопротивление, поэтому на него были надеты наручники. При посадке задержанного в автомобиль мы обратили внимание на то, что вокруг виллы находились подозрительные субъекты, внимательно наблюдавшие за нашими действиями». Вывод: Можно предположить, что иностранец Леблан имеет связь с преступным миром Лиссабона. Он подлежит аресту и помещению в камеру. Завтра его следует доставить в городское полицейское управление и передать отделу борьбы с кражами. Было 6 часов вечера, когда прекрасная Эстрелла возвращалась на такси домой. Прерывисто дыша, с лихорадочно блестевшими глазами и нездоровым румянцем, она вновь и вновь вспоминала пережитое. «Все случилось, как и планировал Жан. Но, Боже, в какое положение он меня поставил, этот дикий, загадочный, чудесный человек! Они его арестовали, но в тюрьме ему будет безопаснее, преследователи его там не достанут. А почему его преследуют? Он мне об этом не сказал. Он только целовал меня и просил верить ему и помочь. А что мне оставалось делать? Я так люблю моего храброго француза! Кто знает, с какой тайной миссией он сюда прибыл. Да, я доверяю ему и сделаю так, как он меня просил, — спрячу браслет в подвале, ежедневно буду узнавать, не отправляется ли пароход за океан, и если да, то куплю ему билет, ни с кем не говоря о нем. Если удастся зарезервировать место на пароходе, отплывающем в Южную Америку, то тут же отправляюсь к следователю, предъявляю ему браслет и заявляю, что ошиблась и свои обвинения забираю обратно. Ах, как страшны дни и ночи без Жана, моего милого возлюбленного». Такси остановилось. Эстрелла вышла из машины и заплатила шоферу. Войдя на участок своей виллы, она увидела вышедшего ей навстречу бледного взъерошенного человека в помятом костюме цвета соли с перцем. Он снял шляпу и заговорил на ломаном португальском языке: — Сеньора Родригес, прошу уделить мне внимание для серьезного и срочного разговора. — Нет, нет! — вскрикнула прекрасная Эстрелла, отшатнувшись от него. — И все же, — возразил он, — речь пойдет о Жане Леблане. — Кто вы? — Вальтер Левис. Я прибыл из Лондона. То, что он прибыл из Лондона, было правдой, а то, что его звали Вальтером Левисом, было неправдой. Это был Петер Ловой, которого шеф, М-15-й, послал, чтобы он привез, наконец, подлого Томаса Ливена в Лондон. — Что вы от меня хотите, мистер Левис? — Скажите, где месье Леблан? — Почему вас это интересует? — Он обманул меня, он обманул Родину! Подлец! — Замолчите! — Субъект без чести. — Убирайтесь, или я вызову полицию! — Как вы, сеньора, можете помогать немцу, хотите, чтобы Гитлер выиграл войну? — Гит… — слово застряло в лебединой шее не избалованной счастьем при игре в рулетку красавицы. — Что высказали? — Как вы можете помогать немцу! — Немцу? Нет! Нет! — обеими руками она схватиласьза голову. — Вы лжете! — Нет, не лгу! Томас Ливен — фашист! — Жан—фашист? Невозможно! Даже представить себе нельзя после того, что я с ним испытала. Столько нежности, шарма. Нет, он должен быть французом! Он вам лгал, сеньора, так же, как лгал мне. Жан Леблан является немецким агентом. Его надо обезвредить. Пойдемте в дом, мистер Левис. Приведите мне ваши доказательства, голые факты, и если вы мне дадите их в руки, то… — Что тогда, сеньора? — Тогда я буду мстить! Ни один немец не имеет права так вести себя с Эстреллой Родригес. Ни один и никогда! «Завтра» — это слово Томас Ливен наиболее часто слышал за неделю своего пребывания под арестом. «Завтра», — говорили охранники, «завтра», — говорили следователи, «завтра», — утешали себя арестованные, которые месяцами ожидали решения своей судьбы. В переводе на общечеловеческий язык это означало: завтра один Бог знает, что может произойти, и пусть это будет для нас приятной неожиданностью. После ареста Томас содержался в следственной уголовной тюрьме «Торель», расположенной на одном из семи холмов Лиссабона. «Торель» была переполнена. Через несколько дней Томас был переведен в «Альхубе», средневековый пятиэтажный дворец в старой части города. Над порталом дома сохранился герб архиепископа Мигеля де Кастро, жившего с 1568 по 1625 год и использовавшего дворец как тюрьму для духовных лиц, совершивших преступления против церкви. «Должно быть, — думал Томас после помещения его в это заведение, — процент священнослужителей в XVI веке среди преступников был довольно высоким, так как „Альхубе“ — очень вместительная тюрьма». Теперь полиция содержала здесь своих заключенных. Среди них было много нежелательных иностранцев. Но тут находилось и немалое число лиц, нарушивших нормы уголовного кодекса. Одни заключенные размещались в следственном отделении, другие, уже осужденные, — в общих камерах или одиночках. Были тут и камеры, оборудованные с комфортом, для «хороших заключенных». Эти камеры находились на верхних этажах. «Хорошие заключенные» платили за такие камеры арендную плату, как в гостинице. Такса зависела от суммы залога, которую определял судья. Об «исправляющихся» заключенных здесь хорошо заботились. Персонал пытался выполнить любое их желание. В камеры подавались свежие газеты, сигары. Заключенные могли заказывать еду в ресторане. Томас тоже внес в управление тюрьмы приличную сумму денег. Теперь он каждое утро вызывал повара — жирного Франческо—и обсуждал с ним меню на весь день. Повар был в восторге от заключенного из камеры 519, который делился с ним новыми рецептами и кулинарными тонкостями. Томас Ливен чувствовал себя превосходно. Свое пребывание в тюрьме он рассматривал как маленький, но вполне заслуженный отдых перед выездом в Южную Америку. Отсутствие известий от Эстреллы не беспокоило. Определенно, она была целиком поглощена поисками парохода, отправляющегося за океан. После недельного пребывания в тюрьме у Томаса появился сокамерник. Утром 21 сентября 1940 года надзиратель Хуан привел к нему новенького. При взгляде на него Томас подпрыгнул на нарах. Никогда в жизни он не видел такой отталкивающей внешности. Человек выглядел, как Квазимодо из Нотр-Дам. Он был маленького роста, горбатый, хромой и совершенно лысый. Лицо белое, как мел, щеки обвисли, рот дергался от нервных судорог. — Бом Диа! — поздоровался горбун. — Бом Диа! — ответил Томас. — Меня зовут Алькоба, Лазарь Алькоба, — протягивая Томасу покрытую волосами когтистую руку, представился горбун. Томас пожал ее, полный ужаса и отвращения. Он не знал, что судьба посылает ему самого верного в его жизни друга. Располагаясь на соседних нарах, Лазарь рассказывал сиплым, простуженным голосом: — Меня взяли по подозрению в контрабанде, свиньи, но доказательств у них нет. Они выпустят меня отсюда рано или поздно. Я не очень спешу. — А я нахожусь здесь по ошибке, — начал было Томас, но Лазарь остановил его любезным жестом руки: — Да, да, тебе шьют кражу бриллиантового браслета, какая чудовищная клевета. Злые, гадкие люди. — Откуда вы это знаете? — Я знаю о тебе все, малыш! Можешь говорить мне «ты». — Уродец почесался. — Ты француз, банкир. Засунула тебя сюда Эстрелла Родригес. Ты любишь готовить… — Откуда ты все это знаешь? — Малыш, я специально тебя здесь разыскал. — Разыскал? Лазарь улыбнулся, при этом его страшное лицо увеличилось вдвое. Он доверительно склонился к Томасу и постучал его по колену. — Небольшой совет на будущее, Жан. Если попадешься, то требуй, чтобы тебя доставили к начальнику охраны. Я, например, делаю всегда так. Зачем? — Я заявляю этим ленивым свиньям, что готов вести книгу рапортов. Таким образом я могу ознакомиться с делами всех заключенных. Томас почувствовал симпатию к горбуну и протянул ему сигареты. — И почему же ты выбрал меня? — Ты тонкая бестия, новичок, к сожалению, но ты человек с хорошими манерами. У тебя можно этому научиться. Банкир. Умеешь хорошо готовить. Знаешь, чему-либо учиться никогда не поздно. — Да, — ответил Томас, думая при этом: «Чему толькоя не учился с тех пор, как судьба выбила меня из колеи. Кто знает, что придется мне еще испытать. Далеко, далеко отсюда в туманном море находится моя безопасность, мое гражданское существование, мой клуб и моя прекрасная квартира». — У меня есть предложение, — прервал его размышления Лазарь, — ты научишь меня всему, что знаешь, а я передам тебе свой опыт и знания. Подходит? — Прекрасная идея! Что мы закажем на обед? — У меня давно есть желание, не знаю, известен ли тебе рецепт… Наш кухонный бык его определенно не знает! — О чем идет речь? — Понимаешь, я работал во всех странах Европы и обжирался лучшими блюдами. Французская кухня неплохая, но немецкая! Однажды в Мюнстре я обчистил карманы, а потом ел фаршированную грудинку, о ней я вспоминаю до сих пор, — Лазарь закатил глаза и начал причмокивать. — Только-то и всего? — иронически спросил Томас. — Ты знаешь рецепт? — Я ведь тоже работал одно время в Германии, — ответил Томас и постучал в дверь камеры. — Итак, фаршированная грудинка, согласен. Тогда сегодня мы сделаем немецкий день. Перед грудинкой я бы предложил суп с клецками из печени, а после — каштаны в сливках. При этих словах открылась дверь, и в щель просунулась улыбающаяся физиономия надзирателя Джулио. — Пришли сюда шеф-повара, — попросил Томас, — я хочу обсудить с ним меню на сегодня, — и сунул емув руку 100 эскудо. Ну, было так же вкусно, как тогда в Мюнстре? — полюбопытствовал Томас спустя четыре часа, сидя захорошо сервированным столом у себя в камере напротив Лазаря, который полоскал рот, постанывая от удовольствия. — Лучше, малыш, вкуснее. О таких ребрах я и мечтал так же страстно, как очистить карманы у Салазара. Но когда-нибудь я облегчу карманы нашего премьера. — Пожалуй, повару следовало бы добавить немного больше рома. — Эти свиньи на кухне вылакали его, чтобы взять реванш за такой прекрасный обед. Я хочу сейчас же поделиться с тобой некоторым опытом. — С твоей стороны это очень мило, Лазарь, еще немного пюре? — Да, пожалуйста. Послушай, мы живем неплохо, у нас есть деньги. Но если денег нет? Самое главное в тюрьме — хорошо питаться. Такое питание здесь получают больные сахарным диабетом. — А как же сделаться диабетиком? — Вот это я и хочу тебе объяснить. Ты записываешьсяна прием к тюремному врачу. Тебе уже долгое время плохо. На осмотре у врача надо украсть шприц, а после этого подружиться с поваром. С твоим характером и знанием кухонных рецептов это нетрудно. У повара ты просишь немного уксуса, чтобы приправить пищу, и сахара для кофе. — Я понимаю. Томас постучал в дверь, появился надзиратель: — Можно убрать обед и подавать десерт. Лазарь подождал, пока Джулио не вышел, после чего продолжил: — Уксус мешаешь с водой в пропорции 1:2 и добавляешь сахар. Два кубика раствора впрыскиваешь в бедро. — Внутримышечно? — Да, но очень медленно, иначе возникнет флегмона. — Понятно. — Инъекцию надо сделать за полтора часа до визитак врачу. Ясно? Надзиратель принес десерт, получил свою долю и исчез довольный. За десертом Лазарь закончил свою лекцию. — У врача ты жалуешься на мучительную жажду по ночам. Тотчас возникает подозрение, что ты заболел диабетом. У тебя берут мочу на анализ, который показывает наличие сахара. Это автоматически влечет за собой хорошее питание: жаркое, масло, белый хлеб, молоко — вознаграждение за небольшие труды. В следующие дни своего пребывания в камере с горбуном Томас узнал и многое другое. Прошел полный курс тюремной и лагерной жизни. С математической точностью регистрировал его мозг каждый совет Лазаря. Например, как повысить температуру тела, попасть в лазарет, откуда легче бежать? — задавал вопросы горбун и тут же давал ответ: надо взять мыло, настругать его тоненькими ломтиками и проглотить за час до визита к врачу две чайные ложки мыла. Возникает сильная головная боль, температура подскакивает до 41 градуса, правда, эти симптомы длятся в течение одного часа. Для более длительного эффекта надо глотать не мыльные стружки, а мыльные шарики. Или как вызвать желтуху? Берут две чайные ложки сахара и одну чайную ложку сажи, размешивают и разводят в уксусе. Затем настаивают одну ночь и пьют смесь на голодный желудок. Через сутки—двое появляются симптомы желтухи. Лазарь глубокомысленно заметил: — Мы живем в военное время, знаешь, Жан, может быть, однажды ты захочешь избежать геройской смерти, это тебе поможет. То было счастливое время. Лазарь учился теоретически готовить. Томас учился симулировать болезни, международному жаргону преступников, различным мошенническим трюкам. У него было такое чувство, что эти знания пригодятся ему в жизни. И оно полностью оправдалось в дальнейшем. Так Томас и Лазарь, каждый из них одновременно учитель и ученик, жили в мире и согласии до утра 5 ноября 1940 года, принесшего разочарование и горечь. Именно в это утро Томас был доставлен к следователю Эдуарду Бойксу. С Томасом он говорил по-французски. — Ну, как дела? Признаетесь ли вы, наконец? — Мне не в чем признаваться, я абсолютно невиновен! — Тогда вам придется очень долго оставаться в «Аль-хубе», месье. Мы разослали ваше описание во все полицейские участки Португалии. Будем ждать. — Чего ждать? — Ответа из всех участков. Мы не знаем, сколько преступлений вы еще совершили. — Я вообще не совершал преступлений, я невиновен. — Да, да, разумеется. И все же мы подождем, месье Леблан. К тому же вы иностранец. Бойке перелистал дело. — Странная дама, должен я вам сказать. — Кто? — Пострадавшая сеньора Родригес. Томас почувствовал, как у него по спине пробежали мурашки, и спросил внезапно осевшим голосом: — Почему странная, сеньор следователь? — Я ее вызывал, но она не приходит. — О боже, — простонал Томас, — может быть, с ней что-то случилось? Только этого мне не хватало. Вернувшись в камеру, он вызвал повара Франческо. Толстяк не заставил себя ждать: — Что вы желаете заказать на сегодня, сеньор? — Не о том речь. Можешь ли ты оказать маленькую услугу? — Разумеется. — Возьми в канцелярии деньги с моего счета, купи 20 красных роз и поезжай по адресу, записанному на этой бумажке. Там живет сеньора Родригес. Я очень беспокоюсьо ней, может быть, она заболела. Узнай, не нуждается ли она в помощи. — Хорошо, сеньор. Толстый повар ушел. Через час он вернулся с букетом прекрасных красных роз, и Томас понял, что случилось ужасное. — Сеньора Родригес уехала, — доложил Франческо. — Что значит уехала, идиот? — спросил Лазарь. — Значит, что значит, придурок, — пояснил Франческо, — уехала. — Когда? — поинтересовался Томас. — Пять дней назад, и, кажется, эта дама не собирается возвращаться в ближайшем будущем. — Почему ты так думаешь? — Она взяла все платья, украшения и деньги. — Денег у нее не было. — Но сейф был открыт. — Сейф? Как ты это установил? — Горничная показала мне весь дом. Какая девушка! Красивая мулатка, а глаза! — воскликнул повар, показывая руками линии груди и бедер. — Это Кармен, — прошептал Томас. — Да, Кармен. Я иду с ней сегодня в кино. Она показала мне гардеробную, все шкафы пустые, в спальне сейф открыт и тоже пустой. — Совсем пустой? — прошептал Томас. Совершенно пустой, только изящные шелковые трусики висели на дверце, открытой настежь. — О Господи! — Вам нехорошо, сеньор Жан? — Воды… выпейте глоточек воды. Положи его осторожно на спину, — закричал Лазарь. Очнувшись через мгновение, Томас прошептал: — В сейфе находились мои деньги, все, что у меня было. — Бабы, все неприятности от них, — ворчал Лазарь, — и у нас не будет теперь хорошей еды. — Но почему, почему, — шептал Томас. — Кармен сказала, что сеньора улетела в Коста-Рику, а виллу продала. Томас вскочил с нар, как ужаленный. — Не суй мне эти проклятые розы в лицо! Но тотчас взял себя в руки и извинился. — Сдали нервы, пройдет. — Обратившись к повару, онспросил: — А для меня нет письма или записки? — Есть. — Франческо вынул из кармана два конверта. Один был от венского банкира Вальтера Линдера. Дорогой месье Леблан! Пишу эти строчки в большой спешке и беспокойстве. Сейчас 11 часов, а мой пароход отплывает в 13.05. От вас я не получил ни одной строчки. Где вы скрываетесь? Живы ли? Я знаю лишь то, что рассказала мне ваша несчастная подруга сеньора Родригес. 9 сентября после разговора со мной вы ушли из дома и больше не возвращались. Бедная Эстрелла. В ней вы нашли преданное сердце, готовое на все ради вас. Я встретился с ней до того, как удалось достать билеты на пароход, следующий в Южную Америку. Каждый день мы ждали от вас известия. Напрасно. Это письмо я пишу на вилле вашей прекрасной подруги. Она стоит рядом со мной и плачет. Пишу в надежде, что вы живы и посетите этот дом, где вас ждет горячо любящая душа и преданный друг. Если Господь поможет, вы найдете это письмо. Я буду молиться за вас. Все еще надеющийся на нашу встречу уважающий вас Вальтер Линдер. При чтении письма Томас почувствовал сильную головную боль, ему не хватало воздуха. «Почему Эстрелла не сказала Вальтеру, где я? Почему она не пришла сюда и не освободила меня, как условились? Почему? Почему?» На все эти вопросы давало ответ второе письмо. Жалкий негодяй! Теперь, когда твой друг Вальтер Линдер покидает Португалию, не останется никого, кто бы смог тебе помочь, я отомщу тебе. Ты не увидишь меня никогда. Через несколько часов самолет доставит меня в Коста-Рику. Твой друг писал тебе письмо. Свое письмо я кладу рядом. Когда-нибудь следователь найдет оба письма, и ты их получишь. Следователю я еще раз заявляю: ты обокрал меня, подлец! Я оставляю тебя навсегда, потому что я узнала, что ты немец, фашистский шпион, ты бессовестный, циничный, жаждущий денег немецкий подлец. О, как я ненавижу тебя». «О, как я тебя люблю», — страстно шептала Эстрелла Родригес в то же время, когда Томас в своей камере читал письма. Она находилась по другую сторону земного шара в салоне самого дорогого апартамента фешенебельной гостиницы в Сан-Хосе, столице Коста-Рики. Ее глаза были красными, дыхание прерывистым. Сердце билось учащенно. «Жан, Жан, я все думаю о тебе, подлый, жалкий лгун. О Боже, как я люблю его!» Эти слова и ее чувства находились в явном противоречии, и, чтобы подкрепить себя, Эстрелла, выпив двойную порцию коньяка, погрузилась в воспоминания недавних событий. Ей представился английский агент, который рассказал правду о Томасе Ливене, а потом она увидела себя раздавленной, униженной женщиной. Совершенно подавленная, горько плачущая, она подошла к сейфу, стоящему у нее в спальне, и набрала шифр, открывающий сейф. В нем лежали деньги этого подлеца: рейхсмарки, доллары, эскудо и франки. Почти слепая от слез, глубоко несчастная, она начала доставать их. В этот вечер посетители казино в Эсториале стали свидетелями настоящей сенсации. С суммой в 20 тысяч долларов появилась Эстрелла Родригес в зале. Более красивая, чем обычно, более бледная и декольтированная, чем всегда, известная служащим казино и посетителям как фатально проигрывающая, она в этот вечер выигрывала и выигрывала. Она играла на деньги Томаса, называла максимальные ставки. И на что бы она ни ставила, стрелка рулетки останавливалась на ее ставке. Слезы застилали ее глаза. Посетители и игроки с любопытством разглядывали прекрасную сеньору, у которой очередной выигрыш вызывал новые слезы. Из-за других столов, залов, освещенных хрустальными люстрами, украшенных огромными зеркалами и дорогими картинами, собирались игроки, чтобы понаблюдать за игрой печальной красавицы. А она все выигрывала и выигрывала. «Вы прекрасны. У вас столько счастья в любви, и было бы несправедливым, если бы вам везло и в игре». Эти слова, сказанные Томасом Ливеном в первый вечер их знакомства, полыхали пожаром в голове у Эстреллы. Много счастья в любви, поэтому она всегда проигрывала. А теперь, теперь… — 27, нечет, красное. — Зрители отшатнулись с крикамиизумления и восторга. Эстрелла опять выиграла, и при этом самую большую сумму, возможную при данной ситуации. — Я не могу больше, — простонала красавица. Двоеслуг проводили ее в бар. Два других служителя собрали жетоны, чтобы разменять их в кассе на деньги. Сумма выигрыша составила около 83 тысяч долларов. Эстрелла попросила выписать чек. Пряча его в сумочку, она обнаружила еще один жетон, стоимостью 10 тысяч эскудо. Необорачиваясь, она кинула его через голову со словами: «За утраченную любовь». Жетон упал на красное. Стрелка рулетки остановилась на красном. «Вышло красное», — вспоминала Эстрелла с глазами, полными слез, 5 ноября 1940 года, находясь в салоне самого дорогого апартамента самой фешенебельной гостиницы Сан-Хосе. Было половина десятого по местному времени. В Лиссабоне—половина первого. Томас пил двойной коньяк, чтобы заглушить свой страх. В Сан-Хосе Эстрелла пила вторую порцию коньяка, чтобы утешиться. В последнее время она начинала пить все раньше и раньше, все чаще и больше. Ее сердце разрывалось отлюбви и тоски по Жану. Если она не пила, она вспоминала о нем. «Неповторимый, единственный, чудесный Жан, этот подлец, варвар — ненавижу». Дрожащими пальцами Эстрелла налила себе еще коньяку и крикнула в пустоту апартамента: «Никогда, никогда я не забуду Жана!» Никогда, никогда я не забуду эту женщину, — проговорил Томас, обращаясь к Лазарю. Вечерние сумерки, окрашенные заходящим солнцем в розово-перламутровые цвета, спускались на Лиссабон. Как разъяренный тигр, метался Томас по камере. Он рассказал Лазарю все о себе и что его ждет в случае, если немецкая, французская или английская разведки захватят его. Покуривая сигарету, Лазарь озабоченно наблюдал за Томасом. — Ужасно, никогда не знаешь, что придет в голову этой истеричке. Томас остановился: — Это так. Может быть, завтра она отправит следователю письмо и обвинит меня в убийстве или в совершенииеще каких-либо тяжких грехов. Да, мое положение более чем сомнительно. Проклятый браслет, она, наверное, взяла его с собой, и, таким образом, полиция никогда его ненайдет, а я буду сидеть здесь, пока рак не свистнет. — Верно, поэтому ты должен как можно скорее вырваться отсюда, — проговорил Лазарь. — Вырваться?! — Да, пока она еще чего-либо не натворила. — Лазарь, дорогой, как вырваться, ведь здесь же тюрьма, с железными дверями. — Конечно, не так легко, как ты сюда попал. Томас присел на край нар. — Но есть же какой-нибудь выход? — Конечно, есть. Мы должны как следует подготовиться. Ты говорил, что умеешь подделывать документы? — Да, и еще как! — Здесь в тюрьме находится типография, которая печатает все бланки для судов и полиции. Оттиск необходимой печати мы достанем. Тут все будет зависеть от тебя, мой дорогой. — От меня? Каким образом? — Ты должен изменить свой облик. — Изменить? В каком смысле? В моем, — меланхолично ответил Лазарь. — Ты должен быть меньше, иметь горб, хромать, быть лысым. Я очень напугал тебя, Томас? — Совсем нет, — соврал Томас, все еще не понимая, о чем идет речь. — Свобода — высшее благо жизни, — заявил Лазарь, — а теперь послушай меня внимательно. В тюрьму легче попасть, чем выбраться из нее, но выйти можно. — Это меня радует! — Нам повезло, что мы находимся в Португалии, а не в Германии. Там все предусмотрено в параграфах и строго выполняется. — Ты прав, Лазарь. — Да, да, я дважды был в Моабите, — Лазарь положилногу на ногу. — Португальские тюрьмы не идут ни в какое сравнение, они слишком уютные, в них отсутствует дух прусского послушания, никакой дисциплины. Он постучал в дверь камеры, которая тут же открылась, и появился дружески улыбающийся надзиратель Хуан, как официант в хорошем ресторане. — Позови повара, старина, — попросил его Лазарь и, когда надзиратель скрылся, добавил, обращаясь к Томасу — Твой побег начинается с кухни. Через некоторое время появился повар Франческо, у которого Лазарь спросил: — В подвале у нас находится типография, не так ли? — Да, она печатает все бланки для юстиции. — А бланки постановлений прокурора об освобождении? — Тоже. — Знаешь ли ты кого-нибудь из заключенных, который работает в типографии? — Нет. А зачем тебе это? — Нам нужен бланк постановления об освобождении. — Я поинтересуюсь. — Послушай, — сказал Томас, — для того, кто достанет нам такой бланк, будет неделя хорошей еды за мой счет. Через два дня Франческо доложил: — Я нашел одного, но он хочет за формуляр месяц хорошей еды. — Две недели и ни одного дня больше, — ответил Лазарь. — Я спрошу у него, — сказал повар. После того как повар ушел, Томас проворчал: Чего ты жадничаешь, ведь плачу я? — Из принципа. Ты не имеешь права повышать цены. Надеюсь, ты, и правда, умеешь подделывать печать. — Не существует такой печати, которую я не смог бы подделать, я учился у большого мастера этого дела, — ответил Томас. На следующий день повар доложил, что их предложение принято. — Где бланк? — спросил его Лазарь. — Наборщик сказал, что он должен сначала две недели хорошо питаться, а потом передаст бланк. — Или мы немедленно получаем бланк, или он должен забыть об этом деле, — проворчал горбун. Через час бланк был у них. С первых дней своего заключения Лазарь ежедневно появлялся в канцелярии тюрьмы: вел книгу рапортов и деловую переписку. Ежедневно он печатал деловые письма. Смотритель читал газету и не обращал внимания на Лазаря. В такой обстановке Лазарю не составляло труда отпечатать постановление о своем освобождении. Он внес в формуляр свои данные, описание личности и номер дела. Дату он поставил 15 ноября 1940 года, хотя печатал все 8 ноября. Неделя была необходима для подготовки побега, один день для того, чтобы постановление из прокуратуры поступило в тюрьму. Если все пойдет, как задумано, то 16 ноября Томас будет на свободе. 16 ноября — воскресенье. В этот день надзиратель Хуан имел выходной. Постановление об освобождении было подписано прокурором, образец его подписи Лазарь скопировал с одного из документов, имевшихся в канцелярии. Было решено, что Томас выдаст себя за Лазаря, когда придет постановление об освобождении горбуна. Для этого было необходимым, чтобы Томас стал похожим на Лазаря, то есть имел горб, стал ниже ростом, не имел волос на голове и нервно подергивал уголком рта. Лазарь постоянно требовал от Томаса, чтобы он усердно тренировался. Томас работал до пота. Это просто ужас, какая у тебя морда, я не могу так подергивать ртом! — говорил он Лазарю. Не каждый может быть красавчиком. Подожди, это только начало. Посмотришь, как я буду удалять с твоей головы волосы. — Удалять? Конечно, может быть, ты думаешь, что нам дадут бритву и ножницы? — Я не вынесу этого, — простонал Томас. — Не болтай, лучше тренируйся, дорогой! Надень-ка мое пальто и посмотри, насколько тебе надо подгибать колени, чтобы стать меньше ростом. Возьми подушку и сооруди себе горб, да не мешай мне. Я должен навести справки, у кого есть письмо прокурора с печатью. Томас в пальто Лазаря с подушкой на спине прохаживался по камере, подогнув колени. Горбун начал ботинком выстукивать по стене. Азбука при этом была простая. Три стука—«А», два—«Б», один — «Е» и так далее. Отстучав свой запрос, Лазарь стал ждать ответа, наблюдая, как упражняется Томас, и давая ему советы. Через час послышался ответный стук. Лазарь рассказал Томасу, что на третьем этаже находится заключенный по имени Морвило. У него есть письмо прокурора с печатью, в котором отклоняется просьба о сокращении срока заключения. — Отлично! Предложи ему неделю хорошего питания, — сказал Томас, старательно подергивая ртом. Ноябрь выдался теплым. Можно было еще купаться в Атлантике и загорать на пляже Эсториал. Правда, соблюдая правила. Мужчины должны были иметь полный купальный костюм. К женщинам полиция была еще строже. 9 ноября, около 12 часов дня, господин с кислым выражением лица и кривыми ногами взял напрокат водный велосипед и, нажимая на педали, направился в открытое море. Господин был одет в коричневый купальник, на голове у него была соломенная шляпа. Через 15 минут он увидел вдали такой же водный велосипед, качавшийся на волнах. Еще через 15 минут они встретились. Второй господин был одет в черный купальный костюм. — Слава богу, я уже думал, что вы не придете, — сказал он. — Но вы сказали по телефону, что речь идет о моем существовании, как же я мог не прийти. Господин в черном продолжал: — Не беспокойтесь, майор Лооз, нас никто не подслушает. Здесь нет микрофонов. Гениально я придумал, не так ли? Лооз смотрел на него недружелюбно. — Что вам угодно, мистер Ловой? — Я хочу сделать вам предложение. Речь пойдет о Томасе Ливене. — Я так и думал, — кивнул головой абверовец. — Вам он доставил кучу неприятностей, — сказал Ловой с горечью, — мне тоже. Мы враги, мы должны ненавидеть друг друга, и, несмотря на это, сейчас я предлагаю сотрудничество. — Сотрудничество?! — Майор, мы люди одной профессии. Я апеллируюк вашему чувству профессиональной солидарности. Все зашло слишком далеко, не правда ли? Какой-то наглый любитель выставляет нас на посмешище, ведет себя так, как будто мы идиоты. — Из-за этого типа я стою на грани перевода из разведки, — раздраженно сказал Лооз. — И я, — проговорил англичанин, — или я доставлю его в Лондон, или меня отправят в части береговой обороны. А знаете вы, что это такое? Ведь у меня жена и двое детей. — А моя жена со мной развелась. — Мы в разведке не бог весть сколько получаем, но нельзя позволить какому-то проходимцу разрушать наше благополучие! — Надо было его оставить тогда в лапах гестапо! А сейчас он исчез, вернее, не исчез, а сидит в тюрьме. — В тюрьме?.. — Я вам сейчас все объясню. Он там не будет сидеть вечно. Я подкупил кое-кого из управления тюрьмы, меня поставят в известность, когда его выпустят. — А что случится тогда? Снова начнется цирк между мною и вами; с яхтой, подводной лодкой, хлороформоми размахиваниями револьвером. — Майор, скажу вам честно, если это повторится, я сам не выдержу. — Думаете, я переживу это легко? — Поэтому я предлагаю — работать вместе. Когда онвый дет, мы его встретим. У меня есть человек, вы понимаете, для грязной работы. Тогда я спокойно доложу в Лондон, что немцы его убрали. А вы доложите своему адмиралу, что это сделали англичане. Вы не попадете на фронт, а я в береговую оборону. Разве это не деловое предложение? Это звучит слишком хорошо, чтобы быть правдой, — майор глубоко и облегченно вздохнул и вдруг закричал — Акула! Там впереди! Сквозь голубую воду видны были плавники, направляющиеся к ним. Потом плавников стало несколько пар. — Мы пропали! — закричал Ловой. — Спокойно, изобразим мертвецов, — приказал Лооз. Плавники приблизились к ним, играючи поднырнули под велосипеды и подбросили их в воздух. Велосипеды с шумом опустились в воду и вновь взлетели в воздух. Майор Лооз очутился в воде. Он вынырнул, лег на спину и раскинул руки, изображая утопленника. Огромное животное проскользнуло мимо, не обращая внимания на Лооза, раскрывая и закрывая свою пасть. Майор успокоился. И вдруг он услышал страшный крик и увидел, как его британский коллега взлетел на воздух и приводнился рядом с ним. — Ловой, — закричал он, — не пугайтесь, это не акулы, а дельфины. — Де… де… де… — Да, мы попали в стаю дельфинов. Они не причиняютвреда людям, дельфины играют с ними. И они действительно играли: брали людей в кольцо, подныривали под них, перепрыгивали, обдавая фонтанами брызг, а затем уплыли. Наконец, агенты уцепились за один из перевернутых велосипедов и стали подталкивать его к берегу. Через некоторое время Ловой застонал: — Я задыхаюсь, что скажете, Лооз? — Скажу, что с большой радостью застрелил бы этого мерзавца Ливена собственноручно. В Португалии мало едят картофель. Несмотря на это, жирный Франческо, тюремный повар, достал несколько клубней, когда Томас и Лазарь пожелали получить на обед картофель в мундире. 15 ноября 1940 года, как было заказано, Франческо сварил картофель в мундире и очень горячим доставил на пятый этаж, где он для господ Леблана и Алькобы сервировал его с маслом, уксусом и португальскими сардинами. Надзиратель Хуан разрезал, по желанию господ, не совсем мягкий картофель на две половинки. Оставшись одни, оба сеньора не притронулись к еде. У Томаса было много дел. На столике у окна он положил рядом формуляр, изготовленный Лазарем, и письмо оботклонении просьбы заключенного Морвило с оттиском печати прокурора. Вспоминая гениального художника Ренальдо Перейра, Томас принялся за работу. Он взял горячую половину картофелины и приложил ее к оттиску печати. Через 15 минут он ее снял. На картофелине осталось зеркальное изображение печати. — Сейчас последует главный трюк, — объявил Томас. Сила привычки заставила его несколько раз подернуть ртом. Это происходило уже помимо его воли. — Дай мне свечу, Лазарь. Из своего матраца Лазарь вынул свечу и спички, которые он украл в канцелярии. Эти предметы нужны были ему, чтобы удалить волосы с головы Томаса. Лазарь зажег свечу. Томас откусил осторожно краешек картофелины и поднес огонь свечи, чтобы ее подогреть. Специалисты называют это «сделать колокол», — объяснял он свои действия удивленному Лазарю, — картофель нагревается, оттиск сыреет. Еще пару секунд, теперь… Элегантным движением Томас приложил картофелину с серым теплым оттиском на формуляр об освобождении. 15 минут, слегка нажимая, он держал картофелину, а затем поднял ее. На положенном месте красовалась печать. — Фантастично! — прошептал Лазарь. — Теперь давай пообедаем, — предложил Томас, — остальное сделаем потом. После обеда Томас вложил постановление об освобождении Лазаря в конверт, принесенный горбуном из канцелярии, и заклеил его. Этот конверт Лазарь положил в послеобеденную почту начальника тюрьмы. — Теперь все идет по плану, — сказал Лазарь, вернувшись в камеру. — Начальник отослал постановление в бюро. Там утром составят документ об освобождении и, как подсказывает мой опыт, около 11 часов тебя вызовут. Это означает, что сегодня я должен удалить твои волосы. Стрижка продолжалась полчаса, но это были самые страшные 30 минут в жизни Томаса. С обвязанной головой он сидел перед Лазарем, в правой руке Лазарь держал свечу, которой сжигал его волосы до самых корней. Левой рукой он держал мокрую тряпку, которой промокал кожу черепа, чтобы ее не повредить. Делал он это с быстротой молнии. Однако иногда недостаточно осторожно. Томас стонал от боли. — Кто хочет свободы, тот должен страдать, и этот закон нельзя изменить, — подбадривал его Лазарь. Наконец мучения были окончены. — Как я теперь выгляжу? — спросил потрясенный Томас. — Если засунешь за щеки хлебные шарики и будешь подергивать ртом, то точно, как я, — гордо ответил Лазарь. В эту ночь оба спали плохо. Утром незнакомый надзиратель принес завтрак. Было воскресенье 16 ноября 1940 года, а по этим дням, как мы уже говорили, дружелюбный надзиратель Хуан имел выходной. Это было известно Лазарю, поэтому он не случайно указал в постановлении дату 16 ноября, воскресенье. Лазарь взял у надзирателя поднос с завтраком. Томас храпел на своих нарах, укрывшись с головой. После завтрака Лазарь принял три таблетки снотворного и лег на нары Томаса. Томас надел пальто и в течение двух часов проводил сам с собой генеральную репетицию. Потом он засунул в рот хлебные шарики, между пальто и рубашкой подвязал подушки, чтобы не сползал горб, и стал ждать. В 11 часов вновь появился надзиратель. Лазарь спал, укрывшись с головой. В руках надзирателя был ордер на освобождение. — Лазарь Алькоба! Приседая и подергивая ртом, Томас поднялся с нар. — Слушаюсь! — Вы Лазарь Алькоба? — Так точно! — Что случилось с другим? Он все еще спит. — Очень плохо спал ночью, — пояснил Томас. — Вы свободны! Томас схватился рукой за сердце и бессильно опустился на нары, изображая охватившую его слабость. — Я всегда знал, что правда восторжествует, — проговорил он. — Перестаньте болтать и следуйте за мной. Томас шел за надзирателем через длинные коридоры и переходы в канцелярию тюрьмы. Железные двери открывались и закрывались за ним. Ходьба на полусогнутых ногах стала причинять ему боль. «Только бы не началась у меня судорога, тогда я не выдержу», — мелькало у него в голове. Лестница вверх, лестница вниз. Снова длинные коридоры. Надзиратель внимательно посмотрел на Томаса: Вам жарко, Алькоба, снимите пальто. Вы весь в поту. — Нет, нет, спасибо. Это от волнения. Мне, наоборот, холодно. Наконец, они пришли в бюро освобождения. Деревянный барьер делил комнату на две части. За барьером находились три чиновника. Перед барьером стояли еще два заключенных, подлежащих освобождению. Томас обратил внимание на то, что чиновники не спешили, что перед барьером не на что было сесть. Боль в коленках становилась все нестерпимее. Без пяти 12 часов чиновники закончили с освобождением двух заключенных. Перед глазами Томаса поплыли огненные круги, казалось, он потеряет сознание от боли, поднимающейся от колен по всему телу. Бессознательно он облокотился на барьер. «О Боже, какое облегчение, какое блаженство!» — подумал он. — Эй, ты там, — закричал самый маленький из чиновников, — убери лапы с барьера. Не можешь постоять несколько минут, как положено, ленивая свинья. В то же мгновение его пронзила острая боль. «Только бы не потерять сознание. Тогда они снимут пальто и обман обнаружится». — Извините, сеньоры, — сказал Томас и убрал рукис барьера. Он не потерял сознание. Чиновники подумали, что заключенный от волнения испытывает приступ слабости. Ему дали стул. В половине первого два чиновника ушли обедать, третий стал оформлять Томаса. Он вставил анкету в пишущую машинку и мягко сказал: — Пустая формальность, но я должен описать ваши приметы, чтобы не произошла ошибка. Сидя на стуле, Томас отвечал на вопросы чиновника: «Алькоба Лазарь, римско-католического вероисповедания, родился в Лиссабоне 12 апреля 1905 года. Последнее место жительства—Рио Пампула, 51». Чиновник сравнивал записанные данные с другими, имеющимися в деле. — Волосы на голове. Вы рано облысели. — Увы, моя тяжелая судьба. — Так, глаза черные. Рост? Встаньте! Томас встал, подогнув колени. — Особые приметы: горб и подергивание рта. Да, да, правильно, сядьте. Чиновник закончил писать и отвел Томаса в другое помещение. Как подследственный, Томас не получал тюремной одежды, носил свою и даже сохранил любимые золотые часы с боем. Томас получил паспорт и другие документы своего друга, его деньги, складной нож и маленький чемоданчик. — Распишитесь в получении вещей, — приказал чиновник. Томас расписался — «Алькоба Лазарь». «Мои последние деньги, мой прекрасный фальшивый паспорт, выданный французской разведкой, — все полетело к черту, — думал Томас, проходя по улицам города, — но ничего, мой друг художник очень скоро сделает мне новый паспорт. Начнем новую жизнь». В этот же день побег Жана Леблана был обнаружен. Надзиратель нашел в камере Алькобу Лазаря, находящегося в состоянии глубокого сна. Врач установил, что заключенный не симулирует, что он приведен в такое состояние посредством сильнейшего снотворного. Только с помощью уколов и черного кофе удалось разбудить Алькобу. В том, что это был именно он, сомневаться не приходилось, так как горб был настоящим. Придя в себя, Алькоба рассказал: — Этот проклятый Леблан, наверно, что-то подсыпал. Кофе горчил. Я почувствовал слабость, головокружениеи потом отключился. Я ему рассказал, что сегодня буду освобожден. Об этом мне сказал начальник тюрьмы, в канцелярии которого я работаю. Надзиратель вступил в спор с Алькобой: — Но я с вами разговаривал сегодня утром, когда приносил завтрак, а позднее я вывел вас из камеры. — Если бы вы выпустили меня утром из камеры, то я не сидел бы сейчас здесь, — отпарировал Лазарь. Тюремным властям стало ясно, что заключенный Жан Леблан бежал под именем Алькоба. С убийственной логикой Лазарь заявил: — Постановление об освобождении вынесено в отношении меня, следовательно, вы обязаны немедленно освободить меня. — Да, это так, но пока идет следствие. Послушайте, или вы меня завтра утром выпускаете, или я сообщу генеральному прокурору о порядках в вашей тюрьме! «Перейра, Перейра!» — кричал Томас в это время, стуча в дверь своего друга. Никто не отвечал. «Или он пьян, или его нет дома», — подумал Томас. Затем он вспомнил, что художник никогда не закрывал двери своей квартиры на ключ. Он нажал на ручку, дверь открылась. Пройдя через темную прихожую, Томас заглянул в мастерскую, на кухню. Перейры нигде не было. «Значит, запил где-то вне дома. Сколько может продолжаться запой? День, неделю? Надо рассчитывать на худшее, — думал Томас, — мой побег уже обнаружен, мне нельзя показываться на улице, надо его дожидаться здесь». Он почувствовал острейший приступ голода. Состояние депрессии прошло. При этом он заметил, что все еще сгибает колени и подергивает ртом, что причиняет ему боль и неудобство. «Не думать об этом, не думать. Надо посмотреть, что есть на кухне у Ренальдо. Ага, белый хлеб, яйца, сыр, томаты, ветчина, язык, перец и прочие пряности». Вид продуктов возбудил Томаса. «Когда вернется Ренальдо, он тоже захочет есть, — подумалось ему, и он принялся готовить еду. Ему вспомнилась Эстрелла, эта бестия, ведьма, эта фурия! — Весь мир ополчился против меня! Что я сделал? Я был неплохим человеком, хорошим гражданином… Проклятые агенты секретных служб! Куда же они меня завели? В тюрьме был, бежал, документы у меня фальшивые, с револьвером и ядами обращаться умею, с взрывчаткой и симпатическими чернилами тоже. Научился стрелять, боксировать, бороться, всем приемам джиу-джитсу, монтировать микрофоны для подслушивания, бегать, прыгать. Умею симулировать желтуху, лихорадку, диабет, подделывать документы. Может ли банкир гордиться такими знаниями? Больше никакого сочувствия никому и ничему. Все, хватит! Сыт по горло! Теперь я вам всем покажу! Всем! Всему миру! Я буду нападать, как голодный волк. Я буду изготовлять фальшивки, угрожать, шантажировать, как это делали со мной. Я объявляю войну всему плохому, у нас не будет перемирия, пактов и союзов!» Послышался шум открываемой двери. «Это, наверно, Ренальдо», — подумал Томас, отвлекаясь от своих мыслей о войне с секретными службами. — Я на кухне, входите, — крикнул он. В кухонных дверях появилась фигура. Но это был не бородатый пьяница Ренальдо. Это была женщина. Одета она была в кожаное пальто и красные сапоги. Черные волосы выбивались из-под красной шляпы. Рот молодой женщины был большой и красный, глаза черные и большие. Кожа лица белая. Не вынимая рук из карманов, она внимательно смотрела на Томаса. Ее голос прозвучал ординарно, но с металлом: — Добрый вечер, Перейра. Вы меня не знаете. — Я, — начал было Томас, но она прервала его движением своей очаровательной головки, от которого выпали из-под шляпки волосы. — Спокойно, я не из полиции, даже напротив. «Она приняла меня за Ренальдо», — подумал Томас. — Кто дал вам мой адрес? — спросил он. Женщина в красном внимательно изучала его. — Что с вами происходит? Нервы? Наркотики? Алкоголь? — Почему вы так думаете? — Что вы вытворяете со своим лицом? — Не обращайте внимания. У меня по вечерам это иногда бывает. Кто же вам дал адрес? — переспросил Томас. Женщина вплотную подошла к Томасу. Она была очень красива. — Майор Дебре дал мне ваш адрес. «Майор Дебре из французской разведки, — вспомнил Томас, — один из трех, которых я обманул. Теперь трое против меня! Француз, англичанин и немец. Меня убьют», — как будто издалека донесся до него внутренний голос. — Знаете ли вы некоего Жана Леблана? — Жана Леблана? Никогда не слышал! — Перестаньте болтать, Перейра. Вы знаете его! Красивая бестия села на край стола и, вытянув, скрестила свои длинные ноги. — Не наделайте в штаны со страха! «Как эта женщина ведет себя, — думал Томас, — недостойно, недостойно. Чем я заслужил такое обращение? Я самый молодой банкир Лондона, член одного из престижных клубов, получивший отличное воспитание, с устойчивыми понятиями о чести, морали… Нахожусь сейчас в грязной португальской кухне и позволяю говорить неизвестной даме гадости о себе. Ну я сейчас покажу!» И благопристойный, хорошо воспитанный Томас закричал: — Ну-ка, вздохни поглубже, кукла, и чеши отсюда, иначе получишь! В следующее мгновение изменилась вся ситуация. Раздались шаги, и на кухне появился человек с бородой в грязных джинсах и черном пуловере. Он был очень пьян. На его лице появилось подобие улыбки, когда он увидел Томаса. — Добро пожаловать в мою нищенскую лачугу. Художник Ренальдо Перейра вернулся домой. Все трое вдруг сразу заговорили. Женщина в красном уставилась на Томаса. — Так вы не Перейра? — Конечно, нет, — ответил художник. — Вы что, пьяны, я Перейра, а это… — Заткни рот! — …мой старый друг Леблан. — Ах! — А кто вы, прекрасная незнакомка? — Меня зовут Шанталь Тессо, — представилась молодая женщина. На ее лице появилось хищное выражение, медленно она проговорила: — Месье Леблан собственной персоной? Какой счастливый случай! — Что вы хотите от меня? — Однажды вы изготовили вашему доброму другу Дебре паспорт. Дебре говорил мне: «Если тебе понадобится фальшивый паспорт, иди к Ренальдо Перейра на Рио до Поко дель Негрос и положись на Жана Леблана». — Так сказал Дебре? — Да! — А что он еще сказал? — Больше ничего. Только, что вы порядочный парень и однажды спасли ему жизнь. «Ситуация не так уж и сложна», — подумал Томас. Он дружески улыбнулся девушке: — Может, вы отобедаете с нами? Позвольте, я помогу вам снять пальто, мадемуазель Тессо. Для вас я Шанталь. — Ее кошачье выражение на лице сменилось выражением большого хищного зверя, увидевшего добычу. Шанталь была хладнокровна, знала, чего хочет, но видно было, что она не привыкла, чтобы мужчины ухаживали за ней. На ней была узкая облегающая юбка и шелковая белая блузка. «Черт возьми, — подумал Томас, — какая фигура! Эта девушка не намочит обуви, если пройдет под дождем». Томас снова стал самим собой, хорошо воспитанным джентльменом. Они сели рядом с пьяным художником, который принялся за обед. Вылавливая куски пальцами, он заговорил с полным ртом: — Если бы я умел так писать, как вы готовите, то старик Гойя был бы щенком по сравнению со мной! Ва мнужен паспорт, Шанталь? — Нет. Ее глаза увлажнились, крылья носа начали дрожать. — Мне нужен не один, а семь паспортов. — Позвольте мне заметить? — попросил художник. Но Томас остановил его: — Сначала проглотите, а потом спрашивайте. И неперебивайте даму. Вам надо протрезвиться, — сказал они обратился к Тессо: — Для кого вам нужно семь паспортов? — Для двух немецких, двух французских и трех венгерских господ. — О, у вас широкий круг международных связей. — Ничего удивительного при моей профессии, ведья проводница. — Куда же вы проводите людей? — Из Франции через Испанию в Португалию. — Очень благородное дело. Как часто вы проводите людей? — Раз в месяц и сопровождаю большие группы лиц, у которых иногда паспорта есть, иногда их нет. — Поскольку мы заговорили о паспортах… — начал художник, но Томас дал ему знак замолчать. Шанталь продолжала: — Я имею дело только с людьми, которые платят. Беру дорого, но еще не было ни одного провала. Я знаю каждый сантиметр границы, каждого пограничника. В нынешней партии семь мужчин, и у них нет паспортов. Ты можешь хорошо заработать, — Шанталь подтолкнула художника. — Мне тоже нужен паспорт, — сказал Томас. — О святая мадонна! — простонал художник. — У менянет ни одного паспорта. — Ни одного из 27 старых паспортов, которые я тебе дал? — спросил Томас. — Когда дал-то? Шесть недель уже прошло. Жить ведья должен был на что-то. У меня не осталось ни одного паспорта. Я давно хочу это сказать, но вы все время меня перебиваете. Вокруг Ларго де Виго, очаровательной площади, застроенной старинными домами, располагались небольшие дамские кафе, славящиеся яичными ликерами. В нише кондитерской «Каравела» сидели вечером 16 ноября 1940 года два господина. Один из них ел мороженое со взбитыми сливками, другой пил виски. Последний был англичанином, агентом Петером Ловоем, тот, что был с ним, толстый добродушный гигант с радостными свиными глазками и розовым детским лицом, называл себя Луисом Квазмао. Оба господина знали друг друга несколько лет и уже не раз успешно сотрудничали. — Я получил информацию, что он сегодня бежал изтюрьмы, — сказал англичанин. — Тогда нам надо поторопиться, если мы хотим застать его в Лиссабоне, — заметил испанец, облизывая ложку. Он очень любил мороженое и мог его есть в огромных количествах. — Именно, — обронил Петер Ловой, — и как планируете решить эту проблему? — Пистолет с глушителем. Как с деньгами, вы принесли их? — Да. Вы получите 5 тысяч эскудо сейчас и столько же после выполнения работы. Ловой отпил большой глоток виски и раздраженно подумал: «5 тысяч эскудо дал мне майор Лооз, но от разговора с Луисом хитрец увильнул». — Теперь внимательно слушайте и запоминайте, Луис. Леблан носит маску некоего Лазаря Алькобы и подражаетего походке. Этот Алькоба горбат, маленького роста и лысый. Ловой описал портрет Лазаря Алькобы точно со слов своего агента, служившего в тюрьме. — Леблан знает, что за ним охотятся англичане и немцы, поэтому постоянно скрывается. — Где? У него есть друг, спившийся художник в старом городе на Рио до Поко дель Негрос, 16. Я уверен, что он прячется там. Он может продолжать играть роль горбуна из страха перед нами или превратиться вновь в Жана Леблана из страха перед полицией. Как выглядит Томас Ливен? Ловой дал его портрет. — А настоящий горбун? — Этот еще в тюрьме. Не беспокойтесь. Если вывстретите по указанному адресу горбуна, у которого нет волос на голове и который отреагирует на имя Леблан, не задавайте ему других вопросов. Около 8 часов утра 17 ноября 1940 года осужденный 11 раз Лазарь Алькоба, родившийся в Лиссабоне 12.04.1905 года, холостой, был доставлен к директору тюрьмы «Альхубе», мужчине высокого роста, плотного телосложения, который сказал: — Мне доложили, что вчера вы высказывали различныеугрозы. Рот горбуна начал дергаться от нервного тика: — Сеньор директор, я только защищался, когда мне заявили, что не освободят меня, потому что я будто быспособствовал бегству Жана Леблана. — Я в этом убежден, Алькоба. Говорят, вы высказывали намерение обратиться к генеральному прокурору? — Я обращусь к нему, сеньор директор, если меня немедленно не освободят. Я не знал, что Леблан убежит, используя мое имя и внешность. — Послушайте, Алькоба, мы освободим вас сегодня. Лазарь широко улыбнулся. — Наконец! — Но не потому, что боимся вас, а потому, что на это есть постановление прокурора. Вы должны ежедневно отмечаться в полиции по месту жительства и не покидать Лиссабон. — Понятно, сеньор директор! — И не кривляйтесь так глупо, Алькоба. Вам уже ничего не поможет. Я уверен, вы скоро опять окажетесь у нас. Лучше всего вам и сейчас остаться здесь, такому человеку, как вы, надо постоянно находиться за решеткой. В небольших кривых переулках старого города с его пострадавшими от времени дворцами в стиле рококо, обложенными разноцветными плитками домами горожан лежала тишина послеобеденных часов. На бесчисленных веревках сушилось белье. Деревья с разросшейся кроной росли на террасах, между ними открывался вид на реку, впадающую в океан. На нее смотрел Томас из окна мастерской своего друга-пропойцы. Рядом с ним стояла Шанталь. Она еще раз пришла сюда, чтобы проститься с друзьями перед отбытием в Марсель. Шанталь была сильно взволнована, положив руку на плечо Томаса, она говорила: «Поедемте со мной, вы станете моим компаньоном. У меня для вас есть хорошее занятие, разумеется, не то, чем я занимаюсь. Здесь вы ничего не можете делать, но в Марселе вы значительно расширите возможности моей фирмы». Томас качал головой и задумчиво продолжал смотреть на воды Тахе, стремящиеся в Атлантику. В устье реки стояло на якоре много судов, готовых к отплытию в далекие гавани. На лайнерах находились преследуемые запуганные люди, стремящиеся к спасению и свободе. У них были паспорта, визы и деньги. У Томаса ничего этого не было. Он вдруг почувствовал себя смертельно уставшим. Его жизнь вращалась по чертову кругу, из которого не было выхода. — Ваше предложение делает мне честь, Шанталь. Вы красивая женщина, мне кажется, неплохой товарищ. — Онсмотрел на нее и улыбался. Женщина с обликом хищной кошки вдруг покраснела, как школьница. Она непроизвольно подергала ногой. — Перестаньте говорить глупости. Однако Томас продолжал: — У вас доброе сердце. Но, видите ли, я был в свое время банкиром и хочу вернуться к этому занятию. За столом, заваленным красками, кистями, бутылками, пепельницами с окурками, сидел трезвый Ренальдо и писал картину. Прислушавшись к разговору, он высказал свое мнение: — Жан, в том, что говорит Шанталь, есть смысл. С ней вы доберетесь в Марсель, а там достать фальшивый паспорт легче, чем здесь, где вас ищет полиция, а что касается ваших других «друзей», то я уже о них и не говорю. — Черт возьми, но я ведь приехал сюда из Марселя. Что же, все было напрасным?! — воскликнул Томас. Шанталь заговорила жестко и агрессивно. — Вы сентиментальный дурак, если не понимаете, что происходит. Вам не повезло. У всех в жизни такое бывает. Вам надо прийти в себя и получить хорошие документы. С помощью Ренальдо я смогу достать документы и в Лиссабоне, — печально проговорил Томас. — Что же касается денег, то у меня в Южной Америке есть друг, я ему напишу. Нет, нет, оставьте меня, я выйду из положения сам. — Он не договорил фразу, так как во дворе раздались выстрелы, разорвавшие тишину. Шанталь слегка вскрикнула, художник выронил тюбик с краской. Все смотрели друг на друга. Внизу раздались встревоженные голоса, послышались крики женщин, плач детей. Томас открыл окно и выглянул наружу во двор. Люди толпились вокруг лежащего на асфальте человека. Он был горбат, лыс, маленького роста. — Лазарь, Лазарь, ты слышишь меня? — Томас стоял перед ним на коленях. Кровь, пульсируя, выливалась из ран Алькобы. Несколько пуль попали в грудь и живот. Он лежал без движения, глаза были закрыты, только рот подергивался в нервном тике. — Лазарь, — стонал Томас. Горбун открыл глаза. Он узнал склонившегося над ним человека. — Беги, Жан, быстрее, это предназначалось тебе, — чуть слышно проговорил он. Кровь хлынула у него изо рта. — Не разговаривай, Лазарь, — просил Томас. Но горбун продолжал: — Убийца назвал меня Лебланом, прежде чем выстрелил. Он принял меня за тебя. Слезы текли из глаз Томаса. Слезы ярости и жалости. — Молчи, Лазарь, сейчас приедет врач. Они сделают операцию. — Уже поздно, — горбун посмотрел на Томаса и улыбнулся. — Жаль, малыш. Мы провернули с тобой такие дела. — Улыбка пропала, глаза закрылись. Когда Томас поднялся с колен от тела мертвого друга, толпа, окружавшая Лазаря, раздалась и он, плача, прошел через нее. Сквозь слезы Томас увидел Шанталь и художника. Быстрым шагом он направился к ним. С улицы подошли два полицейских и врач, который занялся убитым. Все присутствующие разом заговорили, обращаясь к полицейским. Томас вытер глаза и посмотрел на Шанталь. Теперь он знал, что, если не начнет действовать немедленно, будет поздно. В долю секунды, в мгновение ока решится егосудьба. Полицейские опрашивали свидетелей, которые рассказали, что последним разговаривал с убитым неизвестныйчеловек. — Где этот человек? — Туда пошел, — сказала одна старуха, указывая узловатым пальцем на вход во флигель. Там стоял художник. Он был один. В Пиренеях было холодно. Пронзительный восточный ветер господствовал в горной системе, отделявшей испанский Арагон от южной Франции. В предутренних сумерках 23 ноября 1940 года два одиноких путешественника продвигались в северном направлении. Мужчина и женщина. На них были горные ботинки, меховые шапки и куртки. Оба несли тяжелые рюкзаки. Впереди шла женщина. Никогда до этого Томас Ливен не ходил в горы по таким тяжелым, запутанным тропам. Чудовищным кошмаром, как все прошедшее за последние пять дней, казались ему эти предрассветные часы с их туманом и серыми тенями, через которые он вслед за Шанталь пробирался к границе Франции со сбитыми в кровь ногами, потертостями и волдырями. Шанталь была выдающейся личностью, настоящим товарищем. В этом он убедился за прошедшие дни. Она знала Португалию и Испанию как свои пять пальцев. Она знала таможенников, пограничников, полицейских, проверяющих поезда, знала крестьян, которые предоставляли ночлег и еду, не задавая вопросов. Ботинки, брюки, куртку, шапку купила Томасу Шанталь. Она же дала ему карманные деньги. Из Лиссабона они поездом доехали до Валенсии. По пути дважды проверяли документы, и оба раза благодаря Шанталь все обошлось благополучно. Ночью пересекли границу Испании. Далее они проехали через Виго, Леон и Бургас. В Испании было больше полицейских, чаще осуществлялся контроль, но и здесь, к счастью, они избежали осложнений. Осталась последняя граница, и они во Франции. Ремни рюкзака больно натерли плечи. Ныла каждая косточка тела. Томас чувствовал смертельную усталость. Без мыслей, тупо он следовал за Шанталь. «Бедный Лазарь Алькоба… Кто его застрелил? Кто приказал это сделать? Англичане? Немцы? Теперь найдут для меня нового убийцу. Сколько мне осталось еще жить? Мне, который пробирается через сумерки леса, как контрабандист, как преступник. Сумасшествие, идиотизм все это, кошмар, бред больного, и, к сожалению, это все кровавая действительность». Тропа стала более отлогой, лес остался позади, они вышли на полянку, на которой стояла хижина дровосеков. Следуя за, казалось, неутомимой Шанталь, Томас, волоча ноги, направился к строению. В это это время вблизи раздалось три выстрела. Молниеносно Шанталь оказалась рядом с Томасом. Она втащила его в хижину, и оба упали на солому. Затаив дыхание, онисмотрели друг на друга. Снова раздался выстрел. Еще один. Послышались мужские голоса. — Тихо, — приказала Шанталь, — лежи спокойно. Это могут быть пограничники. «Это могут быть и другие, — горько подумал Томас. — Так оно, пожалуй, и есть. Для господ из Лиссабона не потребовалось много времени, чтобы установить ошибку с Алькобой. Ошибку, которую можно исправить». Рядом с ним лежала Шанталь. Она лежала спокойно, но Томас чувствовал ее напряженность и усилия, которыми она принуждала себя к спокойствию. В это время у него созрело решение. Он не имеет права угрожать еще одной жизни. Смерть Лазаря, это он точно знал, будет всю жизнь на его совести. «Все, — думал Томас, — хватит. Лучше конец со страхом, чем страх без конца. Вам не придется долго искать меня, убийцы. Я сдаюсь, но оставьте в покое непричастных». Он откинул ремни рюкзака и встал. Тотчас же вскочила и Шанталь. На ее бледном лице горели глаза. — Ложись, сумасшедший, — она потянула его вниз. — Мне очень жаль, Шанталь, — пробормотал Томаси приемом джиу-джитсу сбил ее с ног. На несколько секунд она потеряла сознание. Томас вышел из хижины. К нему шли двое мужчин с ружьями в руках. Был туман. Томас пошел им навстречу с торжествующей мыслью: по крайней мере, не убьют при попытке бегства в спину. Наконец, обазаметили его и подняли ружья. «Еще шаг, — подумал Томас, — еще один». Неизвестные опустили ружья. Одеты они были в джинсы, меховые шапки, куртки, на ногах были альпийские ботинки. Оба коренастые, небольшого роста. Остановившись около Томаса, один из них в очках вежливоснял шапку и, здороваясь, спросил: — Вы не видели его? В глазах Томаса завертелись, как на карусели, мужчины, луга, деревья, поляна. — Кого? — спросил он. — Оленя, — ответил охотник в очках. — Я попал в него, — вступил в разговор второй охотник. — Точно попал. Он споткнулся, а затем побежал. Надо его искать где-то поблизости. — Я не видел оленя, — сказал Томас на ломаном испанском языке. А, иностранец. Беженец, — воскликнул мужчинав очках. Томас смог только кивнуть головой. Испанцы переглянулись. — Мы забудем, что видели вас. Всего хорошего. Приятного путешествия. Они удалились в сторону леса. Томас перевел дыхание и вернулся в хижину. Шанталь сидела на соломе, держась руками за шею. Ее лицо было красным. Томас сел рядом. — Извините, я не хотел причинить вам боли. Вы вынудили меня. Это оказались охотники. Шанталь кинулась к Томасу, прижалась к нему, и они оба упали на солому. Склонившись над ним, Шанталь шептала: «Ты хотел меня защитить, спасти от опасности, ты подумал обо мне». Ее руки нежно гладили его по лицу. «Еще ни один мужчина не поступал так со мной». В сладости ее насильственных поцелуев утонули для Томаса страх, темное прошлое и неизвестное будущее. В 1942 году немцы оцепили старые кварталы, прилегающие к гавани в Марселе, и приказали жителям в течение двух часов покинуть дома, разрешив взять с собой 30 кг багажа. При облаве было арестовано свыше трех тысяч уголовников. Все дома были взорваны. Таким образом было покончено с центром европейской контрабанды и преступности. Но в 1940–1941 годах старые кварталы этой гавани находились в стадии наибольшего расцвета. За обшарпанными стенами домов вокруг ратуши проживали представители всех социальных слоев общества: беженцы, спекулянты, платные убийцы, фальшивомонетчики, политические заговорщики и легионы женщин легкого поведения. Полиция не показывалась здесь. Господами в этой преступной империи были главари многочисленных банд, ведущих между собой ожесточенную, беспощадную войну. Среди них были французы, корсиканцы, американцы, испанцы, алжирцы и т. д. Главарей банд все знали. Они показывались на улицах в сопровождении телохранителей. Обычно два-три человека шли справа от шефа, два-три — слева. У всех правые руки в карманах, пальцы на спусковом крючке револьвера. Борьба с преступностью велась служащими «Контроля за экономикой». Комиссары этой организации были известны как взяточники и явные трусы. После наступления темноты они и носа не высовывали на улицу. А между тем, вся деловая жизнь начиналась как раз в это время. В дома, рестораны доставлялись сыр, мясо, масло, овощи, фрукты и всякого рода деликатесы, из которых Томас Ливен 25 ноября 1940 года на кухне квартиры Шанталь готовил ужин. Квартира Шанталь находилась на Рио Кавалер Роза. Если смотреть из окна, то была видна грязная вода прямоугольника старой гавани и многочисленные огни маленьких кафе, располагавшихся вдоль гавани. Размеры и меблировка квартиры удивили Томаса. Современные дешевые вещи стояли рядом с дорогой антикварной мебелью. Не вызывало сомнения, что Шанталь не обладала вкусом и не получила достаточного воспитания и образования. В этот вечер на ней было элегантное, узкое шелковое платье с широким кожаным поясом. Томас воздержался от критики дурных вкусов. На нем был, впервые в его жизни, костюм с чужого плеча, который сидел как влитый. В первый же день их прибытия Шанталь открыла огромный платяной шкаф, битком набитый мужскими костюмами, рубашками, галстуками и обувью, со словами: «Выбирай, что тебе надо. Пьер был твоего роста». Томас взял необходимое. Когда он захотел узнать, кто таков Пьер, Шанталь недовольно ответила: «Не задавай много вопросов. Моя бывшая любовь. Мы расстались в прошлом году. Он не вернется». Следует заметить, что в последние часы Шанталь вела себя очень странно. Так, как будто не было сумасшедших часов любви на границе. И теперь во время ужина она была молчалива, погружена в мрачные мысли. Открывая раковины устрицы, она молча смотрела на Томаса. При подаче жаркого у нее начали дрожать губы. Подавая ей фрукты, Томас услышал бой часов на ближайшей башне. Пробило 10. Шанталь спрятала лицо в ладони и, всхлипывая, начала что-то бормотать. — Что случилось, дорогая? — спросил он. Она посмотрела на Томаса. Ее губы дрожали, прекрас ное лицо превратилось в неподвижную маску. Она очень четко и спокойно проговорила: — Десять часов. — Да, и что из этого следует? — Сейчас они стоят перед нашей дверью, и если я поставлю пластинку с песней «Я страстно люблю тебя», — они войдут. Томас отложил десертный прибор. — Кто войдет? — Полковник Сименон и его люди. Сименон, — повторил он, как эхо. — Да, из «Второго бюро». Я тебя предала, Жан. Я самая последняя дрянь на свете. Наступила тишина. Ее нарушил Томас. — Может быть, ты хочешь еще персик? — Жан, не будь таким, я не вынесу этого! Почему ты не ругаешься, не ударишь меня? — Шанталь, — проговорил он, чувствуя, как его охватывает страшная усталость, — Шанталь, почему ты это сделала? — Власти завели на меня дело. Из-за очень серьезного случая, который мы прокручивали еще с Пьером. Положение было почти безвыходное. Но тут появился Сименони предложил: «Если ты нам доставишь Леблана, мы все уладим». Что бы ты сделал на моем месте? Ведь я тебя еще не знала. Томас думал: «Что за жизнь, все хуже и хуже. Одни охотятся за другими и стараются сожрать их, предать, уничтожить, руководствуясь правилом: убить, чтобы не быть убитым» — и тихо спросил: — Что нужно им от меня? — Сименон получил приказ. Ты кого-то обманул со списками. Так ли это? — Да! — ответил Томас. Шанталь встала, подошла к нему и положила руки на его плечи. — Мне хочется плакать, но слез нет. Ударь, убей меня! Делай что-нибудь, но не смотри на меня так. Томас опустился в кресло и тихо спросил: — Какую пластинку ты должна поставить? — «Я страстно люблю тебя». Легкая улыбка появилась на его бледном лице. Он встал. Шанталь с испугом отшатнулась от него. Но он прошел мимо нее в соседнюю комнату, включил граммофон и начал искать пластинку. Томас горько улыбнулся, прочтя название найденной пластинки, и опустил ее на диск. Раздались первые такты мелодии, и Жозефина Беккер запела песню о любви. Снаружи послышались приближающиеся шаги. Шанталь вскочила и встала перед Томасом, закрывая его. Дыхание было прерывистым. Она прошептала: — Беги. Под окном спальни плоская крыша. Он, улыбаясь, покачал головой. Шанталь пришла в ярость. — Идиот. Они убьют тебя. Через десять минут тыстанешь утопленником в водах старой гавани. — Было бы очень любезно с твоей стороны подумать об этом раньше, моя любовь, — ответил Томас ласково. Она обернулась к нему так, как будто хотела его ударить, и закричала: — Не говори глупости сейчас. Послышался стук в дверь. — Открой, — сказал Томас. Шанталь прижала руки к груди и не шевельнулась. Стук в дверь превратился в грохот. Мужской голос, который Томас узнал, приказал: — Откройте дверь, или мы ее выломаем. «Милый, старый Сименон, — подумал Томас, — все такая же горячая голова». Он отстранил дрожащую Шанталь и прошел в переднюю. Дверь сотрясалась от ударов. Томас повернул ключ. Она раскрылась, насколько это позволяла цепочка. В образовавшуюся щель просунулись нога и пистолет. Томас наступил на ноги со всей тяжестью своего тела и нажал на ствол пистолета, выталкивая его. — Я хотел бы попросить вас, господин полковник, освободить щель, — проговорил он. — Это у вас не пройдет, — кричал Сименон по ту сторону двери. — Сейчас же откройте, иначе буду стрелять. — Пока ваши нога и рука здесь, я не могу откинуть цепочку. После некоторого промедления нога и пистолет исчезли. Томас открыл дверь. В следующее мгновение он почувство вал ствол пистолета у своего живота, и героический полковник появился перед ним. Кончики его усов торчали, как пики, благородная голова с римским носом была гордо откинута назад. Томас подумал, глядя на него: «Бедняга, он так и не наладил свои денежные дела, все тот же старый поношенный костюм», — и вслух произнес: — Какая радость, господин полковник. Как поживаете? Что поделывает наша прекрасная Мими? Не разжимая губ от презрения, полковник процедил: — Ваша игра окончена, грязный предатель! — Если вам не доставит большого труда, прижмите пистолет, пожалуйста, в какое-либо другое место, в грудь, например. Я, видите ли, только что отужинал. — Через тридцать минут у вас вообще не будет никаких ощущений, свинья, — ответил взбешенный Сименон. Второй человек вошел в квартиру. Большого роста, элегантный, с седыми усами и умными глазами. Воротник пальто поднят, руки в карманах, во рту сигарета — Мориц Дебре. — Добрый вечер, — поприветствовал его Томас. — Я предполагал, что вы где-то поблизости, когда Шанталь назвала мне мелодию. Как поживаете, майор? Дебре не ответил и кивнул на дверь. Сименон прошептал: — Полковник Дебре, а не майор. В это мгновение раздался дикий крик, заставивший всех обернуться. Напружинившись, как кошка перед прыжком, в передней появилась Шанталь, сжимая в руке малайский кинжал. В ярости она кричала: «Вон, или я убью вас обоих. Не трогайте Жана!» Сименон испуганно отступил назад. Томас, глядя на него, подумал: «Время научило его. Он уже не такой идиотский герой, какой был при захвате немцами Парижа» — и громко сказал: — Оставь, Шанталь. Ты же сама обещала предать меня. Она стала еще яростнее, голос ее звучал жестко: — Мне наплевать на это обещание. Я вела себя как дура, но сейчас я хочу все исправить. — Знаком ли тебе сырой подвал с крысами? Они запрячут тебя туда, глупая лгунья. — Мне все равно. Я еще ни разу не предавала человека. Спрячься за меня, Жан, и беги в спальню. Она подошла вплотную к Томасу. Томас ударил ее, применив прием каратэ. Шанталь вскрикнула от боли и упала. Кинжал вылетел из ее рук и вонзился в дверь. Томас взял свое пальто и шляпу, вытащил кинжал из доски и передал его Дебре. — Вы можете понять, как больно мне ударить женщину. Но в этом случае я не мог поступить иначе. Пойдемте, господа. Дебре согласно кивнул головой. Сименон, пропустив Томаса вперед, пошел за ним. Шанталь, как зверь, запертый в клетке, осталась одна. От ярости ее начало трясти, она бессильно упала на ковер и стала кричать. Наконец, она поднялась и поплелась в комнату. Пластинка доиграла, и игла ритмично пощелкивала в бороздках. Шанталь схватила граммофон и швырнула его об стену. В эту самую страшную ночь своей жизни она не сомкнула глаз. Шанталь ворочалась с боку на бок беспокойно, с раненой совестью и сомнениями. Она предала возлюбленного и виновна в его смерти, так как была убеждена, что Сименон и Дебре убьют Томаса. В утренних сумерках Шанталь впала в забытье. Разбудил ее сильный мужской голос, напевавший мелодию «Я страстно люблю тебя», сильно фальшивя при этом. С тяжелой головой и телом, налитым свинцом, она поднялась. «Сошла с ума, я сошла с ума, — думала Шанталь. — Я слышу его голос, голос мертвого, о Боже, я потеряла разум. Жан! — закричала она. Никакого ответа. Она выскочила из спальни. — Вон, вон из этого дома!» Дверь в ванную была открыта. В ней мылся Томас. — Жан! — Доброе утро, бестия, — ответил Томас. Почти падая, она подошла к нему: — Как, что ты делаешь здесь? — Пытаюсь намылить спину. Может быть, ты будешь любезна и поможешь мне это сделать? — Но… Я не понимаю, что ты хочешь сказать? Они ведь тебя застрелили. Ты мертв. — Если бы я был мертвым, я бы не пытался намылить себе спину, что за бессмыслицу ты несешь. Он дал ей мыло. — Расскажи мне немедленно, что случилось? Угрожающе тихо Томас ответил: — Положи мыло на место. После этого ты получишь порку. Видит Бог, до сих пор я не бил ни одну женщину. Но с тобой я нарушу мои святые принципы. Мой мне спину, пока я окончательно не рассвирепел. Шанталь с восхищением рассматривала его. — Понемногу я понимаю, как надо с тобой обращаться, — проговорил Томас, улыбаясь. — Что произошло, Жан? — спросила она тихо. — Расскажи мне. — Надо говорить: «Расскажи, пожалуйста». — Пожалуйста, Жан, пожалуйста! — Уже звучит лучше. Потри выше, левее, сильнее. Итак, после того как эти двое увели меня, мы поехали… Сименон и Дебре повезли Томаса в гавань. Ледяной ветер продувал насквозь узкие переулки старых кварталов Марселя. На улицах не было ни души. Дебре вел машину. Сименон занял место рядом с Томасом, держа пистолет в руке. Все молчали. У «Санитарного инспектора» Дебре повернул направо к Тулузскому спуску и проехал мимо собора Святого Бенедикта в направлении площади Джульетты. Черную, застывшую в темноте громаду рынка он объехал по бульвару де Дюнкерк. «Форд» пересек железнодорожные рельсы и остановился у мола «А». «Выходи!» — скомандовал Сименон. Томас не спеша вылез из салона автомашины. Его охватил осенний снежный шторм. Пахло рыбой. Редкие фонари раскачивались на ветру. Раздалась сирена корабля. В руках у Дебре был пистолет. Он махнул им. Томас двинулся в указанном направлении. Темная вода поблескивала в лучах луны, на небольших волнах отсвечивали пенные гребешки. Позади себя Томас слышал шаги полковников. «Хоть бы они не споткнулись, ведь пальцы у них на спусковых крючках. В таких случаях может легко произойти непоправимое». Трое все дальше удалялись по молу в сторону моря. «Кто здесь упадет в воду, очень долго останется необнаруженным», — пронеслось в голове Томаса. «Стоять!» — скомандовал Сименон. Томас остановился. «Кругом», — услышал Томас голос Дебре и повернулся лицом к французам. На башне кафедрального собора Марселя пробили часы. В это мгновение заговорил Сименон. «Уже без четверти одиннадцать, шеф. Мы должны спешить. В одиннадцать нас ждет мадам». Томас перевел дыхание, на его лице вновь появилась улыбка облегчения, и он деликатно закашлял, когда услышал голос одного полковника, обозвавшего другого полковника круглым идиотом. — Не злитесь на него, он хотел, как лучше, — обратился Томас к Дебре. — Сименон однажды поставил меня в крайне тяжелое положение перед одним немецким обер—лейтенантом. И все же он отличный парень. — При этих словах Томас похлопал пораженного Сименона по плечу. Дебре спрятал свой пистолет и отвернулся, чтобы скрыть улыбку. — Кроме того, господа, я сразу понял, что вы хотите меня сильно запугать и таким образом заставить меня снова работать на вас. — Как вы пришли к этой мысли? — удивился Сименон. — Когда я услышал песню в исполнении Жозефины Беккер, я понял, что месье Дебре участвует в этом деле. И сказал себе: если майор Дебре, извините, полковник, примите поздравления с повышением в чине, прибыл из Касабланки, то вовсе не затем, чтобы присутствовать при моем печальном конце. Верно? Дебре повернулся к нему и, кивнув головой, сказал: — Да, трижды проклятый немец. Не пора ли нам оставить это негостеприимное место? Здешний запах раздражает меня, — продолжал Томас — Кроме того, мы не можем заставлять ждать женщину. А мне хотелось бы еще заехать на вокзал. — Что вам еще надо? — спросил Сименон. — Там ночью работает цветочный магазин, и я хочу купить для мадам орхидеи. Жозефина Беккер показалась Томасу прекраснее, чем раньше. Она приняла его в своих апартаментах в гостинице «Принц Орлеанский», расположенной на главной улице Марселя. Черно-синие волосы были уложены на ее голове короной, в ушах висели огромные белые серьги. Темная кожа блестела, как бархат. Целуя мадам руку, Томас обратил внимание на большое бриллиантовое кольцо в форме розы. Поблагодарив за орхидеи, она предложила Томасу сесть к столу и обратилась к Дебре: — Открой, пожалуйста, шампанское. Они были втроем. Дебре отослал Сименона с каким-то поручением. Томас с интересом осмотрелся. В салоне висело огромное зеркало и стоял рояль, заваленный нотами. На стене была афиша: «ОПЕРНЫЙ ТЕАТР МАРСЕЛЯ. ЖОЗЕФИНА БЕККЕР В „КРЕОЛАХ“. ТРЕХАКТОВОЙ ОПЕРЕ ЖАКА ОФФЕНБАХА. ПРЕМЬЕРА 24 ДЕКАБРЯ 1940 ГОДА» Полковник Дебре наполнил хрусальные бокалы. — Предлагаю тост за женщину, которой вы обязаны своей жизнью, герр Ливен. Томас склонился в низком поклоне перед актрисой: — Я всегда чувствовал, что вы, мадам, понимаете мой образ мышления и действий. Вы женщина и, следовательно, ненавидите насилие, войну, кровопролитие и убийство еще в большей степени, чем я. — Конечно, — ответила она, — но я люблю свою страну, а вы принесли ей большой ущерб, уничтожив списки агентуры. — Мадам, разве бы я не причинил больший ущерб Франции, передав списки немцам? — спросил Томас. На это ответил Дебре: — Конечно, это так. Давайте об этом не будем говорить. Кроме того, вы, Ливен, очень помогли мне, организовав бегство из Мадрида. Вы по своему поведению пограничная натура. Но, клянусь вам, если вы еще раз позволите с нами подобную выходку, с мола вы не вернетесь, как бы Жозефина ни разделяла ваши взгляды. — Послушайте, Дебре, я вас очень уважаю. И очень люблю Францию, но я клянусь, если вы опять принудите меня работать на вас, я снова обведу вас вокруг пальца, так как я не хочу вредить никакой стране, включая и Германию. — А гестапо? — тихо спросила Жозефина. — Не понял. — Относятся ли ваши убеждения и к гестапо? — Нет, мадам, помешать этой организации доставит мне высшее удовольствие. Полковник Дебре поднял руки, привлекая внимание. — Вы, наверное, знаете, что сейчас с помощью англичан на оккупированной и незанятой части Франции создается новая разведывательная служба движения Сопротивления. — Об этом мне известно. — От своего нового шефа полковник Сименон получил приказ заманить вас в Марсель и ликвидировать. Он посоветовался о способах выполнения задания с Жозефиной. Она известила меня. Таким образом я очутился в Марселе. — Мадам, — сказал Томас с благодарностью, — по звольте налить вам еще шампанского. — Ливен, я должен вернуться в Касабланку. Через неделю туда же перелетит и Жозефина. Мы получили соответствующий приказ из Лондона. Что вы думаете о Сименоне? — Я должен лгать? — сказал Томас. Дебре продолжал: — Сименон — человек с добрым сердцем. Он замечательный патриот. — Героический солдат, — начал ассистировать Томас. — Отважный лазутчик, — подхватила Жозефина. — Да, да, да, — перебил их Дебре, — ему кое-чего не хватает. Мы знаем о его недостатке, и нет нужды это повторять. Томас согласно кивнул головой. — Мужество не доказывается только кулаком, — заметила Жозефина. — Верно, для этого нужна голова. Вы, господин Ливен, и полковник Сименон. Это голова и кулак — превосходный тандем. В одиночку он никогда не дорастет до своих задач. — Каких задач? — спросил Томас. Дебре прикусил себе губы. — Положение очень серьезно. Я не могу сделать своих сограждан лучше, чем они есть. У нас есть свиньи. — Свиньи есть везде, — заметил Томас. — Наши французские свиньи на оккупированной и не занятой территории Франции сотрудничают с нацистами. Они предают наших людей, распродают страну. Французские свиньи оплачиваются гестапо. Гестапо, я сказал, господин Ливен. — Слышал, — ответил Томас. — Вы немец и одновременно вы можете выдавать себя за француза. — О Боже, опять вы за свое! — Эти люди не только предают свою страну, они и грабят ее, — продолжал Дебре. — Вот вам пример. Не сколько дней назад из Парижа прибыли два господина для скупки драгоценностей, золота и валюты. — Французы? — Французы, действовавшие по поручению гестапо. — Как их зовут? — Одного Жак Берго, второго Пауль де Лессе. Томас долго думал, глядя перед собой. Наконец, он сказал: — Хорошо, Дебре, я помогу вам найти предателей. Но обещайте мне, что после этого вы предоставите мне свободу. — Куда вы намерены ехать? — Вы знаете. В Южную Америку. Там меня ждет мой друг банкир Линдер. Правда, у меня нет денег, но у него их достаточно. — Господин Ливен… — У него миллион долларов. Если я получу от вас паспорт, то с поручительством Линдера я получу визу… — Господин Ливен, да выслушайте же меня… — …а если у меня будет виза, я получу каюту на пароходе. — Томас оборвал свой монолог. — Так что вы хотели сказать, Дебре? — Мне очень жаль, герр Ливен, очень. Но я боюсь, что вы никогда не увидите Линдера. — Как я должен это понимать? Расскажите, что случи лось с моим другом. У меня давно какие-то дурные пред чувствия. — Он умер, — ответил Дебре. — Умер, — повторил Томас. Его лицо сразу стало серым. — Вальтер Линдер мертв. Моя последняя надежда. Мой единственный друг и единственная надежда попасть в Южную Америку, покинуть этот континент сумасшедших. Вы были в тюрьме, Ливен, и не могли знать. Корабль, на котором находился Линдер, третьего ноября 1940 года в районе Бермуд наскочил на плавающую мину и потонул через двадцать минут. Спаслись несколько человек. Линдера среди них нет. Томас сидел осунувшись, машинально вертя бокал с шампанским. — Если бы вы находились на этом корабле, вас, вероят но, постигла бы такая же участь. — Да, — ответил Томас, — это единственная утеши тельная мысль. Ранним утром 26 ноября 1940 года Томас покинул друзей и направился в старую часть Марселя в квартиру, откуда его увезли накануне ночью. Первой его мыслью, когда он увидел забывшуюся во сне Шанталь, было разбудить ее и наказать. Затем он решил сначала принять горячую ванну. В ней-то и обнаружила его красавица. В то время как Шанталь терла его, он рассказал ей о своем спасении. — Они отпустили меня, так как нуждаются во мне. Я должен для них провернуть небольшое дельце, для которого мне нужна твоя помощь. На этой основе, я думаю, может быть достигнуто и наше примирение. У Шанталь выступили слезы на глазах. — И ты простишь меня? — Я должен, потому что нуждаюсь в тебе. — Мне все равно, должен ли ты простить меня или обязан, лишь бы ты простил, — шептала она, целуя его. — Я сделаю для тебя все! Что нужно тебе? — Несколько слитков золота. — Золота? Сколько? — Ну, что-нибудь стоимостью 5–10 миллионов франков. — Настоящие слитки? — Настоящие со свинцовым ядром. — А если не достану? — Ах ты, негодница. Несчастная лгунья, из-за тебя я опять связался с этими господами. Да не скреби так сильно! Шанталь терла его еще сильнее. — Ох, как я рада, что они не убили тебя, дорогой! — Она радостно засмеялась и стала его щекотать. — Перестань, или я тебя шлепну! — Это тебе не удастся. — Ну, погоди! — Томас схватил ее, и она упала в ванну. Шанталь смеялась, кричала, выплевывая воду, и, на конец, затихла в его объятиях. Внезапно в голове Томаса всплыл образ Лазаря Алькобы, Вальтера Линдера и его жены, подумалось о пассажирах и матросах с затонувшего корабля, о солдатах в окопах, о всех бедных людях. Как тяжела их жизнь и как страшен их конец. Как мало счастья на этом свете. В среду 4 декабря 1940 года в отдельном кабинете ресторана «Бристоль» встретились три господина за вегетарианским обедом. Обед организовал инициатор этой встречи, который, учитывая тонкий вкус и знание вегетарианской кухни одним из приглашенных, лично составил меню и контролировал приготовление блюд. Имена обедающих: Жак Берго, Пауль де Лессе и Пьер Хунебелле — замкнутый, худощавый господин 37 лет с острыми чертами лица. Не удивительно, что он был похож на Томаса Ливена, так как это был он, но звали его сейчас не Леблан, а Хунебелле. На это имя он имел фальшивый паспорт, изготовленный французской разведкой. То была их первая встреча, поэтому де Лессе и особенно Берго приглядывались к Томасу с нескрываемым интересом. Томас пригласил господ, чтобы поговорить с ними по интересующему всех вопросу. — Может быть, мы и побеседуем за обедом, — предложил он тогда. — С радостью, месье Хунебелле, но ни под каким видом не будем есть мясо, — согласился Берго. — Вы вегетарианец? — Стопроцентный, и не курю, и не пью. «…И с женщинами, кажется, ты не имеешь дела, — подумал Томас, — только гестапо существует для тебя». За закуской «сельдерей по-женевски» господа разговорились. — Восхитительно, — сказал Берго, — восхитительно, кусочки просто тают на языке. — Так и должно быть, — ответил Томас. — Надо брать хорошие, но не очень большие корни. — Не очень большие, — повторил Берго, — запишите, пожалуйста, мне рецепт приготовления. Берго носил на своих пальцах четыре кольца с крупными цветными камнями, от него очень сильно пахло парфюмерией. «Он для меня ясен, — подумал Томас, — надо больше внимания обратить на Лессе». — Чем же мы можем вам помочь, месье Хунебелле? — как раз в этот момент заговорил де Лессе. — Марсель — маленький город. Говорят, что вы приехали из Парижа заключить определенные сделки. Вошел официант, и Томас замолчал. Взглянув на поднос, Берго с упреком произнес: — Я просил не подавать мясо! Лессе не дал ему продолжить. — Что за сделки? — обратился он к Томасу. — Ну, говорят… валюта, золото. Де Лессе и Берго посмотрели друг на друга. В комнате наступила тишина. Ее прервал де Лессе — позднее в 1947 году он был французским правительством обвинен в пособничестве нацистам и наказан. — Так говорят? — Да! Попробуйте соевый соус, месье Берго. — Мой друг, — ответил Берго, глядя с признательностью в глаза Томаса. — Я потрясен — то, что принял за мясо, совсем не мясо. Что же это? Его опять перебил Лессе. — Месье Хунебелле, вы говорили о валюте и золоте, а если мы действительно этим интересуемся? Обращаясь к Берго, Томас сказал: — Это грибы, деликатес. Я могу продать вам золото, Лессе. — Оно есть у вас? — Конечно. — Откуда? — Это вас, пожалуй, не должно интересовать, — высокомерно ответил Томас. — Вы неправильно меня поняли, я только хотел узнать, чье поручение вы выполняете, сколько золота вы можете продать? — Лессе смотрел на Томаса акульими глазами. — Все зависит от того, сколько вы хотите купить… — Я думаю, вы вряд ли сможете столько предложить, — засомневался Лессе. Внезапно послышался осевший вдруг голос Берго: — Мы купим на 200 миллионов. «Черт побери! Закручивается огромное дело», — подумал наш герой. «Действительно, закручивается огромное дело», — подумал официант, подслушивающий из соседней комнаты разговор господ в кабинете. Цокая языком, он спустился в гостиничный бар, который в это время был почти пуст. Застойкой сидел большой коренастый человек с волосами, жесткими как щетка, и пил перно. «Бастиан», — окликнул его официант. Человек, обладавший маленькими слоновьими глазками и громадными руками грузчика, посмотрел на него. «О чем они болтают?» — спросил он у старика. Официант все рассказал. Великан, которого звали Бастиан Фабре, свистнул: «Двести миллионов! Всемогущий Бог!» Он сунул официанту в руки деньги и приказал: «Слушай дальше. Запомни каждое слово. Я зайду позже». «Хорошо, Бастиан», — заверил его официант. Бастиан был одет в кожаную куртку, серые брюки, на его голове была каскетка. Покинув бар, он сел на старый велосипед и поехал по направлению к старой гавани. На улице Бельгии находились самые знаменитые в городе кафе «Зинтра» и «Циклоп». В них заключались спекулятивные сделки всех видов. «Зинтра» была более современной и имела лучшую клиентуру: богатые греческие торговцы, турки, голландцы и египтяне. Бастиан направился в старомодный «Циклоп». Стены кафе были облицованы деревом, громадные зеркала матово и скромно отражали серый свет улицы. Здесь собирались, как правило, только французы. В эти обеденные часы большинство пили «пастис», сладкий аперитив, который в 1939 году стоил всего 2 франка, а теперь 10 — причина постоянных огорчений завсегдатаев. Виноторговцы, контрабандисты, эмигранты, спекулянты, фальсификаторы — все сидели в кафе. Бастиан знал многих из них. Он приветствовал их, они приветствовали его. В конце зала была дверь, на ручке которой висела табличка «занято». Великан постучал в дверь. Дверь открылась, и Бастиан вошел в помещение. В нем горели свечи, окон не было. За длинным столом сидели 15 мужчин и одна женщина. Мужчины выглядели неопрятно, часть с запущенными бородами, часть с перебитыми носами и со шрамами. Женщина сидела во главе стола. На ее сине-черных волосах была шляпка красного цвета, одета она была в брючный замшевый костюм. Нетрудно было догадаться, что Шанталь здесь была госпожой, абсолютной властительницей этой банды преступников, волчицей, королевой, не знающей пощады. — Почему ты так поздно пришел, — бросила она Бастиану, — мы уже 30 минут ждем тебя?! — Трое не спешили, один из них пришел с опозданием. Резким голосом Шанталь прервала его: — Начнешь ли ты, наконец, говорить о деле, старая калоша? — Извини, Шанталь, — добродушно ответил Бастиан и, сняв с головы каскетку, рассказал все, что слышал от официанта. Когда он упомянул о 200 миллионах франков, волна возбуждения прокатилась по комнате. Все заговори ли, перебивая друг друга. Ледяной голос Шанталь перекрыл поднявшийся шум: — Может быть, вы закроете свои пасти! — Наступила тишина. — Здесь говорит лишь тот, кого я спрашиваю, ясно? Сигарету! Двое бандитов поспешили ей услужить. Шанталь выпустила облако дыма. — Теперь слушайте внимательно, я объясню, что нуж но делать. Наступил четверг 5 декабря 1940 года. В Марселе стояла очень холодная погода. Два господина вошли в хозяйственный магазин на Рио де Рома. Один из них попросил: — Я хотел бы купить четыре формы для кексов. — А вы? — спросила продавщица у второго господина. — Мне хотелось бы три таких же формы, если это возможно, прекрасное дитя. Один из господ, мускулистый гигант с рыжеватыми жесткими волосами, называл себя Бастианом Фабре. Второй господин называл себя Пьером Хунебелле. Оба господина купили по сильно подскочившей цене военного времени семь форм. Однако от намерения печь в них кексы они явно были очень далеки. Выйдя из хозяйственного магазина, господа купили масло, сахар, шафран, муку в продовольственном магазине, а затем в слесарной — 9 кг свинца, огнеупорный асбест и большой баллон пропана. Нагруженные свертками, господа направились к старому кварталу. Они почти не разговаривали. Томас Ливен думал: «Я иду с этим орангутаном изготавливать слитки фальшивого золота, даже мысль для меня — банкира — невозможная, но, по правде сказать, любопытно, как специалисты это делают». Чего Томас не мог понять, так это поведения Шанталь. Когда он рассказал о встрече с двумя господами и совместном обеде, она предложила: — Чудесно, дорогой. Моя организация в твоем распоряжении, 15 первоклассных специалистов. Мы проведем этих гестаповских свиней, да и твоего полковника Сименона и продадим списки агентуры тому, кто больше заплатит. — Нет, я обещал помочь полковнику. — Ты свихнулся! Что это, немецкий идеализм? К черту! Прокручивай тогда дело в одиночку! Изготавливай золото сам, от моих людей ты помощи не получишь. Постепенно Шанталь, казалось, передумала свое отношение к этой проблеме. Она была так страстна и нежна, как никогда. Ночью в объятиях Томаса, в редкие минуты покоя, она соглашалась с ним. — Ты прав, ты должен выполнить обещание, — говори ла она. — Поцелуй меня, я еще больше люблю тебя за твое постоянство в словах и делах. Тебе поможет Бастиан, все мои люди помогут тебе. Наутро Томас шагал с Бастианом, катившим перед собой тележку с формами, свинцом и другими покупками по петляющим грязным переулкам старого квартала, и думал: «Могу ли я доверять Шанталь, этой бестии? Она меня уже не один раз обманула и предала. Что у нее на уме?» Это же хотел узнать и Бастиан. Толкая по грязным переулкам старого квартала тележку, он размышлял: «Что-то не нравится мне этот молодец. Живет у Шанталь и спит с ней. Правда, это делали и другие до него. Однако здесь все более серьезно. Шанталь чаще выходит из равновесия». Он вспомнил ее слова о Хунебелле на собрании банды: «Гениальная голова. Ни один из вас, шавки, не достоин подать ему даже воды». «Да, да», — тогда с сомнением проговорил Бастиан. Шанталь взвилась, как ракета: «Ты, бегемот, с сегодняшнего дня будешь выполнять все, что он тебе прикажет!» — «Но послушай-ка, Шанталь…» — «Заткни пасть! Это приказ. Ты пойдешь с ним к Буле и будешь делать фальшивые слитки золота. Все остальные с этого момента берут его под охрану и наблюдение. Я должна знать, что он делает днем и ночью!» — «Ты сама лучше должна знать, что он делает ночью» — «Тявкни еще разочек, и я тебе врежу, ублюдок! Он — моя любовь, сообразили? Парень слишком порядочный, и если он сейчас прокручивает гешефт с двумя гестаповскими свиньями, мы должны думать о нем. Сам он не знает, что для него хорошо, что плохо». Шагая за Томасом, Бастиан подвел итог своим размышлениям. «У меня такое чувство, что парень совершенно точно знает, что для него хорошо». — Мы пришли, — сказал он и остановился перед домом № 14 на улице Ришелье. Справа от входа висела потрескавшаяся эмалированная табличка с надписью «Доктор Рене Буле. Зубной врач. Терапевт и ортопед. С 9–12 и 15–18». Они вошли в подъезд и позвонили. Дверь открылась. — Наконец вы явились, — произнес Буле. Это был самый маленький человек, какого Томас видел в своей жизни. У него были великолепные зубные протезы во рту. — Входите, ребята! Доктор перевернул табличку — теперь на ней было написано: «Сегодня приема нет» — и, закрыв дверь, повел их через врачебный кабинет с вращающимся креслом и шкафами с блестящими приборами и инструментами в кухню. По пути Бастиан представил Томасу доктора. — Доктор работает на нас. Состоит в советниках при хозяйке. — Да, но только по вопросам изготовления золота. Если у вас что-либо не в порядке с зубами, братцы, то идите к другому специалисту. Странно, — обратился он к Томасу, — мы еще не встречались. Вы, наверное, у нас новичок. Томас кивнул. — Только что вышел из тюрьмы, — объяснил Бастиан, — хозяйка хочет провернуть с ним небольшое дельце, но за свой собственный счет. — Хорошо. Формы принесли? Чудесно, чудесно! Я сразу буду делать семь слитков. Это даст экономию во времени. Доктор Буле распаковал формы для выпечки теста. — Длина соответствует, — констатировал он, — ведь вы хотите иметь килограммовые слитки, да? Я так и думал. Если вас это интересует, молодой человек, — обратился он к Томасу, — то можете смотреть. Никто не знает, что может пригодиться в жизни. — Вы правы, — ответил Томас, поднимая с мольбой глаза к небу. — Я это видел сотни раз и пойду лучше за едой, — предложил Бастиан. — И, пожалуйста, принеси что-либо поплотнее, плавка металла требует много сил, — сказал доктор. — Хорошо, платит за все хозяйка. Что бы ты хотел? — У Генри внизу есть прекрасные утки, полученные из деревни, он ими спекулирует тайком от парней из «Контроля за экономикой». Сладкие, нежные утки, нежирные. Каждая весит не более трех фунтов. — Тогда я принесу парочку, — с этими словами гигант покинул кухню. Доктор Буле начал лекцию: «Трудность при изготовлении фальшивых слитков золота состоит в том, что золото и свинец имеют различную температуру плавления и отличаются по удельному весу. Свинец плавится при 327° Цельсия, золото же только при 1063°. Такую температуру кухонные формы не выдерживают, поэтому их надо выложить асбестом. — Маленький человек измерил дно и стенки форм и по этим размерам вырезал асбестовые пластинки. — Теперь мы сделаем из гипса небольшие кирпичики, которыми обложим изнутри формы с таким расчетом, чтобы с каждой стороны осталось трехмиллиметровое пространство. На дно мы положим также несколько спичек между асбестом и гипсом. Таким образом, пространство и здесь будет равным трем миллиметрам». — А почему вы не записываете? — спросил он. — У меня хорошая память, — ответил Томас. — Память? Ну, хорошо. Пока гипс сохнет, мы начнем плавить золото. — А как вы получите нужную температуру? — При помощи горелки и пропана, которые вы принесли, юноша. — А какой пробы золото надо брать? — Девятьсот девяносто девятой, разумеется. — Где же вы берете такое? — В банке. Я собираю и покупаю лом золотых изделий и меняю его на нужное мне золото. Когда золото расплавится, мы нальем его в пространство между асбестом и гипсом и дадим ему остынуть. Ни в коем случае не приме нять воду для охлаждения. Вы все же должны записывать! Наконец я вынимаю гипс и получаю ванну из золота, соответствующего по размерам слитку золота в один ки лограмм. Эту ванну мы заполняем свинцом. — Минуточку, — перебил его Томас, — но свинец легче золота. — Молодой человек, один килограмм всегда останется одним килограммом по весу. Меняется лишь объем. Я допускаю небольшое изменение слитка в ширине. Такое встречается и в слитках, изготовленных на монетных дворах. Вернулся Бастиан. Он купил две утки, каштаны и отправился на кухню. Томас смотрел, как зубной врач изготавливал гипсовые кирпичики, а затем пошел взглянуть, что делается на кухне. Здесь он содрогнулся от возмущения. В деле изготовления фальшивых слитков золота он, конечно, ничего не понимал. Но о приготовлении утки знал очень многое. И то, что делал Бастиан, оскорбило в нем чувства гурмана. Стоя у окна, он натирал солью тушку утки. — Что вы вытворяете? — строго спросил Томас. — Готовлюсь жарить утку. Вам это не нравится? — пробурчал Бастиан. — Варвар! — Что вы сказали? — переспросил гигант. — Я сказал — варвар! — Смотрите-ка на него. — Бастиан упер свои кулачищи в бока, забыв все предупреждения Шанталь, он стал крас ным от гнева. — Что вы понимаете в приготовлении еды? — Немного, но достаточно, чтобы сказать, что вы совершаете преступление. — Я был корабельным коком и всю жизнь жадил уток. — Тогда вы всю жизнь совершали преступления. В последний момент Бастиан вспомнил инструкции Шанталь и спрятал свои кулаки за спину, чтобы они самопроизвольно не натворили чего-либо нежелательного. — А как бы вы приготовили утку, месье Хунебелле? — голос его звучал сдавленно и приглушенно. — Разумеется, только по-пекински, так как приготовление с ананасами и специями не только не изменяет вкуса утки, но и подчеркивает его. — Смешно! Лучше нет жареной утки! — Это потому, что вы не обладаете культурой еды. Джентльмены предпочитают утку по-пекински. — Послушайте, что вы хотите этим сказать? — начал Бастиан, но был прерван маленьким доктором. — Что случилось, Бастиан, о чем спор? У нас же две утки. Пусть каждый приготовит по-своему, тем более что у меня работы еще на несколько часов. — А, ты предлагаешь кулинарное соревнование? — Правильно, я буду судьей, — предложил малыш, уходя. Бастиана стал разбирать смех. — Вы согласны? — обратился он к Томасу. — Конечно, но мне нужны ананасы, грибы и рис. Из соседней комнаты послышался голос доктора. — Спуститесь к Генри, у него есть все. — Доктор захлопал в ладоши. — Теперь я научу вас, вы — меня. К оружию, граждане! Через некоторое время работа закипела. Бастиан натер свою утку чесноком, начинил кислой капустой и засунул в духовку. Томас отделил ножки, крылышки и, сложив их вместе с вычищенными потрохами, поставил варить крепкий бульон. Пока варился бульон, он пошел взглянуть на работу маленького мастера в лаборатории. Доктор Буле изготовил в семи формах семь золотых ванн с тонкими стенками и заполнял первую расплавленным свинцом, объясняя Томасу: «Свинец должен остыть. Теперь только одна сторона слитка осталась открытой. На нее кладут пластинку асбеста, чтобы свинец не расплавился вновь, придя в соприкосновение с жидким золотом. Эта пластиночка играет очень важную роль при изготовлении поверхности слитка, на которую обращает внимание любой специалист». Томас пошел на кухню посмотреть бульон, разрезал утку на кусочки и возвратился в лабораторию. Доктор расплавил золото и выливал его на пластинку в ванне, приговаривая при этом: «Надо ждать, пока не исчезнет пена. Золото осядет само. На краях должен остаться маленький бортик. А теперь, пока металл не остыл, — печать, которая удостоверяет все и чистоту золота». — Бастиан, какую печать надо ставить? — спросил он. — Лионский монетный двор, — ответил Бастиан, поливая свою утку вытопившимся жиром. — Отлично! У меня обширная коллекция печатей монетных дворов и банков, — сказал Томасу доктор, показывая ему свое собрание. Доктор взял соответствующий штемпель, изготовленный из линолеума, обмакнул его в оливковое масло и быстро приложил к еще мягкой по верхности слитка. Раздалось шипение, показался огонь, и доктор мгновенно отдернул руку. На слитке появился от тиск, точно такой, какие выбивали на монетном дворе в Лионе. — Пепел, остатки масла я оставлю, — сказал доктор, — настоящие слитки тоже не очищают. — А если обнаружат подделку? — спросил Томас. Практически невозможно, — покачал головой Буле, — свинцовое ядро со всех сторон залито трехмилли метровым слоем золота. Покупатель проверяет подлинность кислотой и камнем. Камнем царапает по слитку, на камне остается полоска золота. Эту полоску проверяют кислотой различной концентрации и таким образом устанавливают пробу золота. Если золото остается на камне после применения самой концентрированной кислоты, — значит, это проба девятьсот девяносто девять и девять десятых. Именно такая у нас и есть! — Вдруг доктор стал принюхиваться. — Матерь Божья, как пахнет! Это ваша или его утка? К обеду господа приступили часом позже. Ели молча, сначала жареную утку, потом утку по-пекински. Рядом остывали три первых слитка. Покончив с едой, Бастиан вытер рот и посмотрел на маленького доктора. — Итак, Рене, какая лучше? Доктор с несчастным видом смотрел на обоих поваров — на Бастиана и Томаса, на Томаса и Бастиана. Огромные кулаки Бастиана сжимались и разжимались. Наконец доктор пробормотал: — Видите ли, это невозможно сказать в двух словах. С одной стороны, твоя утка, Бастиан, а с другой, конечно… — Да, да, — перебил его великан, — ты уже наделал в штаны со страху, что я тебя пришибу. Я сам рассужу! По-пекински была лучше! — Он ухмыльнулся и хлопнул Томаса по спине. — Я старше, и я предлагаю перейти на «ты», зови меня Бастиан. — А ты меня — Пьер! — Пьер, я был всю жизнь дураком с моей жареной уткой, почему я не встретил тебя раньше. Знаешь ли ты еще кухонные рецепты? — Да, несколько, — скромно ответил Томас. Бастиан засиял. Он смотрел на Томаса с симпатией и уважением. Его обжорство победило его же ревность. — Пьер, знаешь, что я думаю? Это начало доброй дружбы между нами. Бастиан был прав. В 1957 году на вилле, расположенной на Цициленаллее, эта дружба была свежа и крепка, как и в этот первый день. За 17 прошедших лет многие сильные мира сего испытывали страх перед этой дружбой. — Твоя утка, Бастиан, была хороша, — сказал Томас. — Правда, хороша. Я приготовил еще десерт. Угощайтесь, но сам не могу съесть ни кусочка. Если это сделаю — буду мертвым. Пророческие слова… «Кёльн, 4 декабря 1940 года. От: Абвер. Кёльн. Кому: Шефу абвера, Берлин. Секретно. № 135 892 (С). Возвратившись из Лиссабона, почтительно доношу, господин адмирал, о смерти агента-двойника и предателя Рейха Томаса Ливена, он же Жан Леблан. 17 ноября 1940 года в 9.55 (местного времени) Ливен был застрелен во дворе дома 16 на Рио до Поко дель Негрос. В момент убийства он был замаскирован под Лазаря Алькобу, с которым находился в тюрьме. Несмотря на то, что португальские власти делали все возможное, чтобы скрыть происшествие и его детали, мне удалось установить, что Ливен был убит наемным убийцей, оплаченным британской разведкой. Как вы уже знаете, господин адмирал, Ливен продал фальшивые списки французской агентуры и англичанам. Я сожалею, что мне не удалось доставить его живым в Рейх. Хайль Гитлер! Фриц Лооз. Майор, руководитель абверштелле. Кёльн» |
||
|