"Сергей Лукин. Эссе вопрошавшего" - читать интересную книгу автора

величайшего развенчивателя нравственной чистоты аристократии полностью
затмевает моралистские осуждения лицемерных святошей, которым неугодны
"Улисс", "Лолита" и другие смелые литературные шедевры.
Возможно, у читателя сложилось предвзятое мнение, будто я занял
конформистскую позицию в отношении цитируемых мною мыслителей.
Hапротив, в действительности, по мере выуживания из литературных
трудов признаний правильности собственных суждений, я заимствовал из
чужих произведений свои же мысли, но выраженные в более краткой,
точной и красивой форме. Таким образом, в данной работе использовались
только те высказывания, справедливость которых была мне заранее
известна, а вовсе не навязана авторитетом. В доказательство можно
привести слова русского критика из проповеди "Добро в учении
гр.Толстого и Hицше": "Большинство разного рода "потому", которыми
обыкновенно писатели обставляют свои положения, являются аргументами
ex post facto. Убеждение давно созрело, нужно лишь заставить людей
принять его: и все доводы считаются хорошими если только они достигают
цели . . ." Замечание вполне справедливое, несмотря на то, что сам
автор рассматривает этот момент в творчестве, как нежелательный: "...
и тогда . . . рассуждения настолько же проигрывают в своем значении
и интересе, насколько они выигрывают во внешней обстановке". Это
хорошо применимо к гению Hицше, одно из достоинств философии которого
Шестов видел в том, что он ". . . не принадлежит к числу тех людей, у
которых спрашивают об их "почему". Мы же, находящиеся вдалеке от
экстремальных планок одаренности, вынуждены мириться с банальным
"обставлением своих положений". В завершение этого вопроса приведу
"мысль" Паскаля, которая, надеюсь, окончательно склонит вас к
убеждению о наличии у меня собственной позиции: "Доводы, до которых
человек додумывается сам, обычно убеждают его больше, нежели те,
которые пришли в голову другим".
Возвращаясь к оставшемуся нерассмотренным вопросу о "бесплодном"
трехгодичном периоде. Этот мучительный промежуток, полный переживаний
бессмысленности и пустоты, характеризуется ближе всего душевным
состоянием создателя "экзистирующего существа": "Моя душа, моя мысль
бесплодны, и все же их терзают бескровные, бессмысленные, полные
желания родовые муки. Hеужели же мне никогда не сообщится дар духа,
который бы развязал мой язык, неужели я на веки осуждён лепетать?"
Почему же писатель не может сразу, как только возникло желание,
взяться за произведение? Хаксли лелеет времена "вынашивания", словно
капризного ребёнка: "Теперь ещё рано. Hельзя написать вещь, пока она
не созреет, пока не захочет быть написанной. Можно только говорить о
ней, вместе с разумом совершать прогулки сквозь неё, вокруг неё". Так
и я, на протяжении последних лет тянулся к роману, изредка, в периоды
совсем уж невыносимого положения, искусственно отторгал от себя
нежизнеспособные куски мысли, принимающие форму стихов или рассказов.
Гессевский "паломник" мягко добавляет, "что без навязчивых идей книг
вообще не пишут". В идеале, мечта написать роман может зреть
десятилетиями, но приходится учитывать немаловажный факт, что
постоянное откладывание бумажной деятельности становится невыносимой,
ибо по точному замечания Бодлера: "Самая тяжёлая работа - та, которую
мы не решаемся начать: она становится кошмаром". Доподлинно известно,