"Лукиан Самосатский. Сочинения" - читать интересную книгу автора

покажется этот дом, тем более доказана будет непригодность его для целей
оратора. Итак, прежде всего, поскольку мой противник упомянул о женщинах, о
нарядах их и золотых украшениях, позвольте и мне воспользоваться тем же
примером. А именно: я утверждаю, что и на прекрасной женщине обилие
драгоценностей не только не содействует большей ее миловидности, но служит
даже прямой помехой: ибо каждый из встречных, ослепленный золотом и роскошью
каменьев, вместо того чтобы дивиться белизне кожи, глазам, шее, стройности
рук и изяществу пальцев, - ничего этого не заметив, уставится на сердолик
или смарагд, на ожерелье или запястье, так что и сама красавица,
естественно, почувствует недовольство, видя, что пренебрегают ею ради ее
украшений и что присутствующим некогда похвалить ее красоту, так как вид ее
стал для них чем-то второстепенным.
16. То же самое, думается мне, неизбежно случится и с тем, кто хочет
проявить свое красноречие среди столь прекрасных произведений искусства: ибо
сказанное проходит незамеченным среди окружающего великолепия и меркнет и
теряется в нем, как если бы кто-нибудь, размахнувшись, бросил светильник в
огромный костер или вздумал показывать муравья на хребте слона либо
верблюда. Вот первое, чего должен остерегаться выступающий с речью. А кроме
того, конечно, и самый звук голоса приходит в расстройство, когда говоришь в
доме, где так гулко отдается всякое слово: разные отзвуки и отголоски
перекликаются, перебивают и - более того - покрывают собою громкий голос
оратора, подобно тому как труба заглушает флейту, когда приходится им
звучать совместно, или море - начальников гребцов всякий раз, как захотят
они, наперекор шуму волн, запевом своим внести лад в удары гребцов: ибо
одолевает более сильный голос и заставляет умолкнуть слабейший.
17. Впрочем, вопреки тому, что говорил мой противник о бодрости,
которую будто пробуждает в говорящем прекрасный дом, наполняя его большим
рвением, действие красоты, на мой взгляд, как раз обратное: она поражает,
пугает, нарушает течение мысли и делает оратора более робким, поскольку он
понимает, что тягчайшим будет для него позором, если в месте, столь
благолепном, таковой же не окажется и речь его. Ибо из всех улик это - самая
явная, как если бы некто, одев прекрасные доспехи, раньше других обратился
бы в бегство и тем более заклеймил себя как трус в таком великолепном
вооружении. И, думается мне, именно это принял во внимание знаменитый
оратор, о коем повествует Гомер. Менее всего заботился он о красивой
внешности, но, напротив, принял облик человека совершенно необразованного,
чтобы тем неожиданнее обнаружилась красота речей его из сопоставления с
внешней невзрачностью. Мало того: мысль самого говорящего с полной
неизбежностью будет занята зрелищем и точность его суждений окажется
ослабленной, ибо зрение будет владеть им, к себе привлекая внимание и на
речи сосредоточиться не позволяя. Не ясно ли? Никакие ухищрения тут не
помогут, и, что бы там ни было, хуже будет говорить оратор, пока душа его
будет во власти удивительного зрелища.
18. Я не говорю уж о том, что и сами присутствующие, приглашенные
выслушать речь, - когда входят в такие хоромы, из слушателей превращаются в
зрителей, и никакой Демодок, никакой Фемий, Фамирид, Амфион или Орфей не
смогут своими речами отвлечь их мысли от зрелища. Наоборот, каждый, едва
переступив порог, бывает охвачен красотой всего окружающего и уже с первых
слов речи "на внемлющего не похож он", но всецело отдается созерцанию, если
только он не слеп совершенно или самое выступление оратора не происходит