"Соки земли" - читать интересную книгу автора (Гамсун Кнут)

Глава XV

В общем, это вышел замечательный вечер, поворотный пункт. Ингер долгое время как бы выбившаяся из колеи, благодаря простому поднятию с пола, попала опять на надлежащее место. Ни один из них не говорил об этом происшествии, Исаак впоследствии даже устыдился самого себя за этот далер, который не представлял для него больших денег и с которым ему, все-таки, пришлось расстаться, потому что, в конце концов, он дал его Елисею. Да и кроме того: разве этот далер не принадлежал столько же Ингер, сколько и ему? Пришло время, когда покорность стал проявлять Исаак.

Всякие бывали времена, Ингер, должно быть, опять изменила свои взгляды, она опять переменилась, отказалась постепенно от своих благородных замашек и опять сделалась серьезной и заботливой женой и хозяйкой. Подумать только, что мужской кулак может сотворить такие чудеса! Но так и должно было случиться, здесь дело шло о сильной и работящей женщине, изнеженной долгим пребыванием в искусственной атмосфере; она наткнулась на мужчину, слишком твердо стоящего на ногах. Он ни на минуту не покидал своего естественного места на земле, своей почвы. Его нельзя было сдвинуть.

Всякие бывали времена; на следующий год снова наступила засуха и стала исподволь подтачивать ростки и надежду людей. Ячмень сохнул на корню, картошка – изумительная картошка! – та не сохла, а цвела. Луга начали сереть, картошка же цвела. Высшая сила управляла всем, но луга начали сереть.

И вот однажды явился Гейслер, бывший ленсман Гейслер, наконец-то, он опять явился. Очень удивительно, что он не помер, а опять вынырнул. Зачем это он явился?

На этот раз Гейслер не мог хвастать крупными затеями, покупкой горных участков и документами. Наоборот, он был довольно-таки плохо одет, борода и волосы у него поседели, веки были красные. И вещей за ним теперь уж никто не нес, под мышкой у него был только портфель, даже никакого чемоданчика.

– Здравствуйте, – сказал Гейслер.

– Добрый день, – ответил Исаак и ответила Ингер. – Вот какие к нам пожаловали гости!

Гейслер кивнул головой.

– Спасибо за последний раз в Тронгейме! – особо отметила Ингер.

На это Исаак тоже кивнул головой и сказал:

– Да, спасибо за это от нас обоих!

Но у Гейслера была привычка никогда не впадать в сентиментальность.

– Я пробираюсь через перевал в Швецию.

Хотя хозяева были угнетены засухой, визит Гейслера порадовал их, они радушно угостили его, им было очень приятно как следует принять его, он сделал им так много добра.

Сам Гейслер нисколько не печалился, он сейчас же начал рассуждать обо всем, осматривал землю, кивал головой, по-прежнему держался прямо и имел такой вид, как будто у него в кармане много сотен далеров. И он принес с собой бодрость и оживление не потому, что громко кричал, а потому что речь у него была очень живая.

– Великолепное место это Селланро! – сказал он. – А теперь за тобой потянулись в эту пустыню и другие, Исаак. Я насчитал целых пять поселений.

Есть и еще, кроме этих?

– Всего семь, двоих не видно с дороги.

– Семь дворов, скажем, пятьдесят человек. В конце концов, здесь получится густо заселенный уголок. У вас нет здесь школьного округа и школы?

– Есть.

– Мне так и говорили. Школа на участке Бреде, потому что он находится почти в центре. Подумать только, Бреде – и вдруг хуторянин-землепашец! – сказал он и зевнул. – Я слыхал про тебя, Исаак, ты – основа всего. Это меня радует. Ты завел и лесопилку?

– Да уж какая вышла. Но мне она большая подмога. Я распилил на ней не одно бревно и для нижних соседей.

– Так и следует!

– Хорошо бы послушать, что вы о ней скажете, если вас не затруднит дойти до нее.

Гейслер кивнул головой, как будто он был знаток этого дела, – кивнул – и это значило: ладно, он осмотрит лесопилку, осмотрит все, что сделано. Он спросил:

– У тебя было двое сыновей, где же другой? В городе? В конторе? Гм! – сказал Гейслер. – А этот вот молодчина, – как тебя зовут?

– Сиверт.

– А того?

– Елисей.

– В конторе у какого-то инженера? Чему он там научится? Только помирать с голоду. Он мог бы поступить ко мне, – сказал Гейслер.

– Да, – только и проговорил Исаак из вежливости. Ему было жаль Гейслера. Да, посмотреть сейчас на Гейслера, так не похоже было, чтоб он мог держать помощника, пожалуй, и одному-то ему приходилось трудненько. Вон и пиджак у него изрядно-таки протерся на локтях, и рукава с бахромой.

– Не угодно ли вам надеть сухие чулки? – спросила Ингер, подавая новую пару из своих, а чулки были из тех, что она завела в свою лучшую пору, с каемкой и тоненькие.

– Нет, спасибо, – кратко сказал Гейслер, хотя, конечно, ноги у него были совсем мокрые.

– Гораздо лучше было бы ему поступить ко мне, – сказал он про Елисея, – у меня нашлось бы для него дело, – прибавил он, вынув из кармана маленькую серебряную табакерку и повертев ее. Может, это был единственный предмет роскоши, оставшийся у него от прошлого.

Но он не мог долго сосредоточиться на чем-нибудь, сунул табакерку обратно в карман и завел разговор о другом:

– Послушай-ка, это луг там такой серый? Я думал, тень. Отчего это земля горит? Пойдем со мной, Сиверт!

Он моментально встал из-за стола, обернулся в дверях, поблагодарил Ингер за еду и исчез. Сиверт пошел за ним.

Они отправились к реке, Гейслер все время упорно высматривал что-то.

– Здесь! – сказал он и остановился. И вдруг прибавил: – Не годится, чтоб земля у вас пересыхала, когда под рукой река, из которой вы можете взять воду! К завтрашнему дню луг должен позеленеть!

Изумленный Сиверт сказал: – Да.

– Ты пророешь отсюда наискосок порядочную канавку, земля ровная, а дальше мы проведем желоб. Раз у вас есть лесопилка, наверно есть и длинные доски? Отлично! Сходи за лопатой и заступом и начинай здесь, а я вернусь и хорошенько намечу линию.

Он опять побежал на усадьбу, в башмаках у него хлюпало, до того он промок.

Исаака он засадил за работу над желобами, велел сделать побольше, их придется проложить там, где нельзя будет поднять воду в канаву. Исаак попробовал было возразить, что вода, пожалуй, не дойдет сюда, очень уж далеко, сухая земля выпьет ее, прежде чем она дойдет до попаленных мест.

Гейслер заявил, что, конечно, это сделается не сразу, земля некоторое время будет впитывать воду, но немного спустя вода пройдет дальше.

– Завтра в этот час поля и луг будут зелеными!

– Так, – сказал Исаак и изо всех сил принялся орудовать над желобами.

Гейслер побежал к Сиверту:

– Ладно, – сказал он, – валяй так и дальше, я сразу увидал, что ты молодчина! Линия должна пойти по этим вешкам. Если на пути попадется большой камень или гора – веди канаву в бок, но в той же плоскости.

Понимаешь: на такой же высоте.

И опять к Исааку:

– У тебя готов один, нам понадобится, может быть, шесть; работай, Исаак, завтра все должно зазеленеть, урожай твой спасен. – Гейслер сел на бугорок, хлопнул себя обеими руками по коленкам и заболтал восторженно, перескакивая, словно молния, с одной мысли на другую!

– Есть у тебя смола, есть пакля? Удивительно, все-то у тебя есть! Потому что в начале желоба-то ведь будут протекать, потом замокнут и станут непромокаемы, как бутылки. Ты говоришь у тебя есть смола и пакля, потому что ты строил лодку, где ж твоя лодка? На озере? Надо мне посмотреть и ее!

Чего только ни наобещал этот Гейслер. Он был проворный господин, а сейчас стал, пожалуй, еще легче на подъем. Всякое дело он желал делать рысью, ну а уж тут он носился, как ветер. Да и нужно сказать, умел он приказывать.

Разумеется, у него была склонность к преувеличениям, поля и луг никак не могли зазеленеть раньше чем послезавтра, но Гейслер был все-таки молодец, умел видеть и делать нужные выводы, и если урожай в Селланро был спасен, так действительно благодаря этому странному человеку.

– Сколько у тебя сейчас желобов? – Мало. Чем больше будет желобов, тем лучше побежит вода. Если ты сколотишь десять или двенадцать десятиаршинных желобов, то этого хватит. Ты говоришь у тебя есть несколько двенадцати-ар– шинных досок? Пусти их в ход, они окупятся осенью.

И на этом он не успокоился, вскочил с бугра и побежал опять к Сиверту:

– Великолепно, Сиверт, все идет отлично, отец твой сколачивает желоба, у нас будет больше, чем я мечтал. Ступай, притащи желоба, мы сейчас начнем!

Весь день шла горячка, Сиверту никогда не приходилось работать при такой гонке, в совершенно незнакомом для него темпе. Они едва урвали время пойти закусить. Но вот вода побежала. Местами пришлось прорыть канавку поглубже, кое-где опустить или приподнять желоб, но вода текла!

До позднего вечера трое мужчин ходили по полю, исправляя свою работу, и были серьезно заняты ею, но когда влага начала просачиваться в самые засохшие уголки земли, сердца новоселов затрепетали от радости.

– Я позабыл свои часы, – который час? – спросил Гейслер. – Завтра в этот час все будет зелено! – сказал он.

Сиверт и ночью вставал посмотреть на свои канавки. И встретил отца, вставшего за тем же делом. О, Господи, то-то было волнение и ожидание в глуши!

Но на следующий день Гейслер долго лежал в постели и был вял, весь его пыл прошел. Он не в состоянии был пройти на озеро посмотреть лодку, и уж только от стыда сходил взглянуть на лесопилку. Даже и к оросительным канавкам не проявил прежнего горячего интереса; увидев, что ни луг, ни поле за ночь не позеленели, он утратил бодрость, он не думал о том, что вода все бежит и бежит и распространяется все дальше и дальше по земле. Он ограничился тем, что сказал:

– Может статься, что толк от этого ты увидишь не раньше, чем послезавтра.

Но не унывай.

Среди дня притащился Бреде Ольсен и принес с собой образцы камней показать Гейслеру.

– На мой взгляд, это что-то прямо удивительное, – сказал Бреде.

Гейслер не захотел смотреть его камни:

– Это так-то ты занимаешься земледелием – бродишь кругом в погоне за сокровищами? – язвительно спросил он.

Бреде, видимо, не желал выслушивать замечаний от своего бывшего ленсмана, а хорошенько отделал его, стал ему «тыкать».

– Я тебя не уважаю!

– Ты ведь только и делаешь день – деньской, что болтаешься, – сказал Гейслер.

– А ты-то сам, – ответил Бреде, – ты-то чем занят? У тебя ведь есть скала, которая ни к черту не нужна, а только занимает место. Хе-хе, можно сказать, настоящий хозяин!

– Ступай себе с богом! – сказал Гейслер.

И Бреде не задержался, вскинул свой мешочек за спину и, не прощаясь, пошел обратно в свое гнездо.

Гейслер уселся перелистывать какие-то бумаги и основательно задумайся над ними. Похоже было, словно он раззадорился и захотел посмотреть, как же обстоит дело с медной сказкой, с контрактом, анализом: да ведь это же почти чистая медь, медная лазурь, он должен что-нибудь делать, а не вешать голову!

– Приехал я сюда собственно за тем, чтобы наладить все это депо, – сказал он Исааку. – Я думаю очень скоро подрядить большую партию рабочих и начать разработку скалы; что ты об этом скажешь?

Исааку опять стало его жалко, и он ничего ему не возразил.

– Это для тебя не безразлично. Хочешь, не хочешь, а здесь появится много народа, и будет страшный шум и трескотня от взрывов, не знаю, как тебе это понравится. С другой же стороны, в округе начнется жизнь и движение, и тебе будет легко сбывать свои продукты. Ты сможешь запрашивать за них, что вздумается.

– Так, – сказал Исаак.

– Не говоря уже о том, что будешь получать большой процент с того, что даст скала. Это будут большие деньги, Исаак.

– Я и так уж получил от вас слишком много.

На следующее утро Гейслер покинул усадьбу и зашагал в восточном направлении, в Швецию. Он ответил кратким: «Нет, спасибо» на предложение проводить его. Ужасно жалко было смотреть, как он уходит, такой бедный и одинокий. Ингер наложила ему пропасть самых отменных продуктов, напекла даже вафель, но и этого ей показалось мало; она хотела ему дать еще кувшинчик сливок и целую кучу яиц, но он отказался тащить их. Так что Ингер даже немножко обиделась.

Гейслеру, конечно, было тяжело покинуть Селланро, против обыкновения ничего не заплатив; и он притворился, как будто заплатил, как будто и в самом деле выложил крупную бумажку, а потом сказал Леопольдине:

– Теперь я дам тебе одну штучку, поди сюда! И дал ей табакерку, серебряную табакерку.

– Вымой ее и можешь держать в ней булавки, – сказал он. – А если не пригодится, так стоит мне только добраться домой, и я пришлю тебе что– нибудь другое, там у меня пропасть всякого добра…

Оросительные же канавки остались и после Гейслера, остались и действовали ночью и днем, неделю за неделей; заставили поля позеленеть, заставили картофель отцвести, заставили ячмень выметать колос.

Снизу стали приходить новоселы посмотреть на чудо, пришел Аксель Стрем, сосед из «Лунного», тот, что был неженат и не имел работницы, но справлялся все-таки сам, пришел и он. Он в этот день был в хорошем настроении и рассказал, что ему обещали на лето девушку, так что придет конец его муке!

Он не сказал, кто эта девушка. Исаак тоже не спросил; обещали же ему Варвару Бреде, это будет стоить только телеграммы в Берген. Ну что ж, Аксель выложил деньги на эту телеграмму, хотя человек он был куда какой расчетливый, попросту говоря, скуповатый.

А выманил сегодня Акселя к соседу водопровод, он осмотрел его из конца в конец и страшно заинтересовался. На участке его не было большой реки, но имелся ручей, не было у него и досок для желобов, но он решил прокопать весь ход в земле, это можно было сделать. Пока еще на его низменном участке дело обстояло не так плохо, но если засуха простоит долго, придется и ему подумать об орошении. Осмотрев все, он стал прощаться. Его пригласили зайти в дом, но он отказался за недосугом, он решил еще нынче же вечером начать рыть канаву. И ушел.

Это не то, что Бреде.

А Бреде-то, уж и побегал же он по болотам, рассказывая, что в Селланро завелись водопроводы и всякие чудеса.

Вот и нехорошо очень уж усердствовать с землей, – говорил он, – Исаак-то докопался до того, что пришлось ему начать орошать!

Исаак был терпелив, но частенько желал избавиться от этого человека, от этого сплетника, болтавшегося в Селланро. Бреде ссылался на телеграф, что покуда он общественное должностное лицо, он должен содержать линию в порядке. Но телеграф уже много раз делал ему выговоры за упущения и опять предлагал это место Исааку. Бреде был занят не телеграфом, а металлами в скалах, это сделалось у него своего рода болезнью, навязчивой идеей.

Частенько случалось, что он приходил в Селланро, воображая, что нашел сокровище, он кивал головой и говорил:

– Особенно я не буду распространяться, но что я нашел что-то необыкновенное, этого я не стану утаивать! – Он растрачивал время и силы без всякой пользы. Возвращаясь усталый домой, он бросал на пол мешок с образчиками камней, тяжко отдуваясь после дневной работы, и заявлял, что никому не приходится так биться из-за куска хлеба, как ему. Он посадил немножко картофеля на кислом болоте, и если скашивал крапиву, буйно растущую вокруг самой его избы, то и это он называл земледелием. Он попал не на свою полочку, хорошего нечего было ждать. Вот уж дерновая крыша его осела, ступеньки на кухню развалились от сырости; точильный камень валялся на земле, телега вечно стояла под открытым небом.

Бреде жилось в том отношении хорошо, что такие мелочи совершенно его не огорчали. Когда дети, играя, катали точильный камень по траве, отец смотрел на это благодушно, а иногда и сам помогал им катать. Легкомысленная и ленивая натура, без всякой серьезности, но и без меланхолии, слабохарактерный, кой-каких винтиков в голове не хватает – он все-таки добывал кое-какое пропитание, жил с своей семьей со дня на день, и все они как-то существовали. Но, разумеется, не мог же торговец вечно кормить Бреде и его семью, он говорил это часто, а теперь заявил строго-настрого. Бреде и сам это понимал и обещал положить этому конец: он продаст свой участок, может быть, хорошо на этом заработает и рассчитается с торговцем!

О, да если он на этом и потеряет, Бреде все равно продаст участок, на что ему земля! Он стремился назад в село, к легкомыслию, шалопайству и мелочной лавочке – вот куда он стремился, вместо того, чтоб расположиться на покой здесь, работать и позабыть шумный свет. Мог ли он позабыть рождественские праздники, или Семнадцатое мая, или базары в общинном доме! Он любил поговорить с человеком, потолковать о новостях, а с кем ему разговаривать в этих болотах? Правда Ингер из Селланро одно время как будто проявляла к нему некоторую склонность, но теперь она стала другая, опять совсем неразговорчивая. Да к тому же, она сидела в тюрьме, он же был человек общественный – компания не подходящая!

Нет, он сам себя устранил, покинул село. Теперь он с завистью видел, что ленсман нашел себе другого понятого, а доктор другого кучера; он бежал от людей, нуждавшихся в нем, и вот теперь, когда он не находился у них под рукой, они научились обходиться и без него. Но какой же он понятой и какой кучер! В сущности, его – Бреде – следовало бы доставить обратно в село на лошадях!

Теперь другое – Варвара, зачем он надумал пристроить ее в Селланро? Ну, это он затеял после совещания с женой. Если все пойдет правильно, то тут откроется некоторое будущее для девушки, да, может быть, и для всей семьи Бреде. Вести хозяйство у двух конторщиков в Бергене, конечно, штука не плохая, но бог есть, что она за это в конце концов получит; Варвара ведь красивая и из себя статная, пожалуй, дома у нее больше шансов хорошо устроиться. В Селланро-то ведь двое парней.

Потом Бреде понял, что этот план не удастся – и придумал другой. Оно, собственно говоря, нечего особенно гнаться за тем, чтоб породниться с Ингер, побывавшей в тюрьме, парни ведь есть и не в одном Селланро, вот хотя бы Асель Стрем. У него двор и землянка, он человек работящий и бережливый, постепенно накопил себе скотины и добра, а ни жены, ни работницы у него нет.

– И вот что я тебе скажу – будет у тебя Варвара, никаких других помощников тебе и не надо! – сказал Бреде Акселю. – А вот погляди-ка ее карточку! – сказал он.

Прошло две недели, и вот приехала Варвара, Аксель немножко запоздал с сенокосом, приходилось ночью косить, а днем сгребать, и одному все делать – и вот тут приехала Варвара! Сущий подарок! Выходило, что Варвара умеет работать, она перемыла посуду, выстирала белье, сварила обед, подоила коров, пришла и на сенокос, даже помогла таскать сено на сеновал, и тут поспела; Аксель решил дать ей хорошее жалованье и оставить ее.

Оказалось, что она не только на фотографии нарядная барышня. Варвара была прямая и тоненькая, голос у нее чуть сипловатый, она в очень многом обнаружила зрелость и опытность и была вовсе не желторотый птенчик. Он не понимал, отчего у нее такое узенькое и худое лицо:

– Я узнал бы тебя по виду, – сказал он, – но на карточке ты не похожа.

– Это с дороги, – отвечала она, – да еще и от городского воздуха. Но спустя некоторое время, она опять покруглела, похорошела, и сказала:

– Ты не знаешь, как сильно действует такая дорога и городской воздух! – Она намекнула и на искушения в Бергене – вот где надо смотреть в оба! – И пока они сидели и болтали, она попросила его подписаться на газету, Бергенскую газету, чтоб она могла следить за новостями в мире. Она привыкла к чтению, к театру и музыке, а здесь так скучно.

На радостях, что ему так повезло с работницей, Аксель подписался на газету и смотрел сквозь пальцы на то, что семейство Бреде частенько заглядывало к нему на хутор, пило и ело. Он хотел поощрить свою работницу.

Ничего не могло быть приятнее воскресных вечеров, когда Варвара перебирала струны гитары и напевала своим сиплым голосом; Аксель положительно приходил в умиление от незнакомых, красивых песен и оттого, что вот кто-то и в самом деле сидит у него на хуторе и поет.

За лето он узнал ее с другой стороны, но в общем все же оставался доволен.

Она была не без капризов, случалось, дерзка на язык, пожалуй, даже и чересчур. В тот вечер, в субботу, когда Акселю непременно нужно было сходить в мелочную лавку в селе, Варваре не следовало бросать землянку и скотину и уходить, как ни в чем не бывало. Это произошло из-за маленькой ссоры. А куда же она ушла? Просто домой в Брейдаблик, но все-таки. Когда Аксель ночью вернулся в землянку, Варвары не было, он сходил к скотине, разыскал себе поесть и лег. Утром Варвара пришла.

– Мне захотелось испытать, каково это жить в доме деревянным полом, – сказала она довольно язвительно.

На это Аксель ничего путного не мог ответить, потому что у него-то была простая землянка, с земляным полом, а ответил только, что лес у него есть, так что когда-нибудь будет и изба с деревянным полом! Тогда она словно бы раскаялась – она, ведь, была не дурная – и несмотря на воскресенье пошла в лес за новыми можжевеловыми ветками и выслала ими земляной пол.

Но раз уж она проявила такую старательность и доброту, то и Акселю пришлось вытащить красивый головной платок, который он купил ей вчера вечером; положим, он рассчитывал припрятать его и добиться за него что– нибудь посущественнее. И вот, платочек ей понравился она сейчас же надела его и даже спросила, идет ли он ей. Ну, конечно, он очень ей шел, да надень она на голову хоть его кожаную сумку, и та к ней пошла бы! Тогда она засмеялась и, желая отплатить ему такою же любезностью, сказала:

– Я и в церковь, и к причастию пойду скорее в этом платочке, чем в шляпке. В Бергене мы, ведь, все ходили в шляпках, кроме простых служанок, только что из деревни.

И опять самая нежная дружба.

А когда Аксель достал газету, принесенную с почты, Варвара села читать новости, о том, что творится на свете, о налете на ювелирный магазин на Страндгатан, о драке цыган, о детском трупике, выловленном из морского залива в городе. Он был зашит в старую рубашку, разрезанную наискось у рукавов.

– Кто же выбросил этого ребеночка? – сказала Варвара. – По старой привычке, она прочитала и рыночные цены.

Лето шло.