"Ховард Филипс Лавкрафт. Запертая комната." - читать интересную книгу автора

Особое место в доме занимала лишь одна комната. Она располагалась
непосредственно над водяным колесом и была комнатой покойной тети Сари.
Другие же, выходившие к Мискатонику своими окнами комнаты были практически
заброшены уже в годы его детства, когда Эбнер Уотелей в последний раз
гостил у деда, жившего там в полном одиночестве, если не считать столь
загадочной для юного отпрыска рода Уотелеев второй дочери Лютера. Дверь ее
комнаты была постоянно заперта, сама она никогда не выходила, и лишь смерть
избавила ее от подобных жестоких ограничений.
Опоясывавшая жилую часть дома веранда заметно просела, и с решетчатой
конструкции под карнизом свисала густая паутина, к которой годами никто не
прикасался, если не считать редких порывов ветра. Все было покрыто толстым
слоем пыли как снаружи, так и изнутри, причем последнее особенно бросилось
в глаза Эбнеру, когда он отыскал на переданной ему адвокатом связке нужный
ключ. Войдя в дом, он нашел лампу - старый дед презирал электричество - и
зажег ее. В желтоватом мерцании света он разобрал очертания старой кухни с
ее утварью девятнадцатого века и невольно поразился тому, что так все
хорошо сохранил в своей памяти. Просторное помещение, срубленные вручную
стол и стулья, стоявшие на камине древние часы, потертая метла - все это
сейчас олицетворяло собой зримые следы его детских воспоминаний о давних,
сопровождавшихся смутным страхом визитах в этот грозный дом и к его еще
более грозному хозяину.
В свете лампы он обнаружил кое-что еще: на кухонном столе лежало
письмо, адресованное лично ему, о чем свидетельствовала начертанная на
конверте надпись, исполненная чуть угловатым и неимоверно корявым почерком,
который мог принадлежать лишь такому старому и дряхлому человеку как его
дед. Отложив на время процедуру переноса вещей из машины в дом, Эбнер
присел у стола, предварительно смахнув с него, а также со стула пыль, и
распечатал конверт.
Взгляд его упал на хитросплетение тонких завитков и линий, которые
казались такими же строгими, каким был при жизни и сам дед. Текст начинался
сразу, как-то внезапно, без малейшего намека на ласковое обращение или хотя
бы прозаическое приветствие:

"Внук, когда ты станешь читать эти строки, меня уже несколько месяцев
не будет в живых. Возможно, даже дольше, если только им не удастся
разыскать тебя скорее, нежели я предполагаю. Я завещаю тебе некоторую сумму
денег - все, что у меня осталось ко дню смерти, - которую положил в банк
Эркхама на твое имя. Сделал я это не только потому, что ты остаешься моим
единственным внуком, но также и в связи с тем, что среди остальных Уотелеев
- а мы, мой мальчик, являемся проклятым Богом кланом, - ты дальше всех нас
выбился в люди и получил хорошее образование, которое позволит тебе
взглянуть на все здешние веши и события непредвзятым взглядом, не
подверженным ни одержимому влиянию предрассудков невежества, ни коварству
предрассудков науки. Вскоре ты и сам поймешь, что я имею в виду.
Я предписываю тебе как можно скорее разрушить в этом доме по крайней
мере ту его часть, которая непосредственно примыкает к водяному колесу. Там
должно быть разобрано абсолютно все - блок за блоком, кирпич за кирпичом.
{Если обнаружишь внутри хоть одно живое существо, торжественно заклинаю
тебя убить его, вне зависимости от того, сколь малых размеров оно может
оказаться. Неважно также, какую форму оно будет иметь, и даже если оно