"Ховард Филипс Лавкрафт. Запертая комната." - читать интересную книгу автора

действиях федеральных властей, предпринятых в 1928 году как в самом
Иннсмауте, так и поблизости от него - об их попытке разрушить риф Дьявола,
о взрывах, проведенных в располагавшихся вдоль береговой линии строениях, а
также о массовых арестах членов семей Марша, Мартинса и некоторых других.
Однако данные события по времени на несколько десятилетий отстояли от всего
того, о чем писал Эрайя.
Эбнер положил в карман письма, в которых речь шла о Маршах, а
остальные сжег на костре, который в тот же вечер соорудил на берегу реки и
в который побросал много других ненужных ему вещей, обнаруженных при
осмотре дома. Пока пламя пожирало свою добычу, он стоял рядом и подправлял
костер палкой, опасаясь того, что от резкого порыва ветра может ненароком
вылететь какая-нибудь искра, которая перекинется на, окружающую траву - в
столь необычно засушливое лето это могло обернуться весьма тяжкими
последствиями. Ему всегда нравился специфический аромат костра, а сейчас
тем более, поскольку он перебивал доносившийся со стороны реки запах
какой-то мертвечины - скорее всего, это были полуразложившиеся останки
крупной рыбины, припасенной впрок каким-то животным вроде выдры,
Стоя рядом с костром, он машинально скользил взглядом по старому дому
Уотелеев и с тоской думал о том, что и в самом деле стоит снести эту
мельницу, тем более, что несколько стекол разбитого им окна в комнате тети
Сари, а также часть сломанной рамы вывалились наружу, и сейчас их осколки
лежали разбросанными на лопастях мельничного колеса.
Начало смеркаться. Огонь к тому же стал постепенно угасать, а потому
можно было уходить, не опасаясь пожара. Вернувшись в дом, он проглотил свой
бесхитростный ужин и почувствовал, что уже немало перечитал за сегодняшний
день всякой всячины, а потому отказался от задуманных было поисков тех
самых "записей" деда, о которых упоминал дядя Зэбулон Уотелей. Вместо этого
он прошел на веранду, чтобы полюбоваться сгущающимися сумерками, в которых
отчетливо слышалось все более усиливающееся пение лягушек и козодоев.
Довольно скоро он с особой отчетливостью почувствовал навалившуюся на него
усталость и решил пораньше лечь спать.
Сон, однако, никак не шел. Ночь выдалась особенно душная, и в воздухе
не ощущалось ни малейшего дуновения ветерка. Кроме того, даже несмотря на
заливистые лягушачьи рулады и несмолкаемое, почти демоническое неистовство
козодоев, его все более донимали странные звуки, казалось, доносившиеся
откуда-то изнутри самого дома: поскрипывания и постанывания массивного
деревянного строения, словно также готовившегося отойти ко сну; странный
шорох и шелест, как будто кто-то полуподпрыгивая - полуволочась перемещался
по доскам перекрытий - последнее Эбнер приписал крысам, которые должны были
в изобилии водиться в помещении мельницы. Звуки были какие-то приглушенные
и достигали его словно с некоторого удаления... но внезапно к ним
примешался треск дерева и звон разбиваемого стекла, которые, как показалось
Эбнеру, донеслись непосредственно из располагавшейся над ним комнаты.
Создавалось впечатление, что дом попросту разваливается на части, и сам он
является чем-то вроде катализатора окончательного разрушения старого,
обветшалого строения.
Подобная мысль даже немного позабавила его, поскольку получалось, что
таким образом он, сам того не желая, выполнял последнюю волю своего деда. С
этими мыслями он наконец погрузился в сон.
Утром Эбнера разбудил телефонный звонок, поскольку на время своего