"Юрий Лощиц. Григорий Сковорода " - читать интересную книгу автора

умывал тут руки, а Ирод проваливался сквозь сцену, падал в яму, которую себе
же вырыл, и падение его сопровождалось улюлюканьем сатанинской своры,
хохотом самого князя тьмы - Люцыфера.
Это были серьезные и даже страшноватые, но все-таки игры (Ludi по
латински). А в перерывах между Ludi разыгрывались еще и интерлюдии, они же
интермедии. На них то в первую очередь и ломился пестрый киевский люд,
вплоть до закоренелых нелюдимов.
О небе и небесном в интермедиях уже не вспоминалось. Тут была
сплошняком земля, рытая-перерытая, до горечи знакомая, но в силу того, что
она теперь показывалась со сцены, - до боли в челюстях смешная.
Кто-то кого-то колотил, обдуривал, спаивал; показывали друг другу рожи
и другие части тела, плясали до упаду, орали песни, болтали на разных
языках. Москаль-солдат усиленно тут акал, а чванливый паныч-поляк дзенькал,
плутоватый цыган сыпал базарным жаргоном и холоп-белорус изъяснялся
по-своему. Тут встречались бродячий астролог, бабка-знахарка, пастух,
шинкарка, торговец, гадалка, черт, пан, забулдыга, богатый и голо
дранец, толстый и тощий... Какие все знакомые фигуры! Аи да лихую
комедию заломили паны студенты!
Зритель-обыватель по горло насыщался бывальщинами и небылицами.
Разойдутся и долго будут еще вспоминать, сокрушенно качать головами: ну и
комедия! Но потом забудут. А Григорий Саввич Сковорода через несколько
десятилетий скажет с виду простенькое, незамысловатое: "Свет подобен
театру".
Раз уж речь зашла об академическом театре, нельзя не упомянуть и еще
одну диковину старого Киева. Это вертеп. Тот самый таинственный и
примитивный вертеп, что непонятно какими судьбами объявился когда-то на
Украине, чтобы стать для ее градов и весей незаменимой утехой. В
интермедиях - любители-актеры, а здесь все тех же шинкарок, цыган,
запорожцев и чертей представляли - и еще более смешным образом - куклы,
марионетки. Деревянный короб-дом вездесущего вертепа в каких только
глухоманях не мелькал, путешествуя на спине бродяги студента! Среди дюжины
кукол не последняя фигура - бедный дьячок, который голосит о своих детках,
отданных в учение в далекий город:
О мои деточки сердечныя!
Не на ученье вас берут, но на мученье бесконечное.
Лучше бы вас своими руками в землю закопал,
Нежели в семинарию на муку отдавал.
А под занавес каждый раз появляется еще один незаменимый персонаж -
сивый дидуся с торбою в руках, старичок Савочка. Сколько таких старичков,
ласковых, подслеповато-безобидных, волочат старые ноги по украинским шляхам!
Савочка кланялся и без того горбатой спиной, предлагая зрителям наполнить
торбу кто чем может.
Трудно сказать, кем чаще был юноша Сковорода во всех этих студенческих
предприятиях, путеводительствуемых музами, - участником или зрителем.
Впрочем, про одну музу мы знаем совершенно твердо, что она была к нему
благосклонна. Академия славилась своим хором. Не только составом его
голосов, но и характерностью сложившегося здесь певческого стиля. Однажды из
Санкт-Петербурга в Киев приехал столичный гость, уставщик Гаврила Матвеев,
прозвищем Головня. Приехал со специальным поручением - отобрать лучших
малороссийских певчих для придворного хора. Головня прослушал многих, а