"Юрий Лощиц. Григорий Сковорода " - читать интересную книгу автора

преимущество: в Академии трудно было отбывать время. Но тем, кто
понастоящему стремился к знаниям, бытовые невзгоды только подбавляли энергии
и решимости.
При слове "бурса" у современного читателя сразу же возникают
определенные литературные ассоциации. Бурса это Помяловский, отчасти
Нарежный и Гоголь, но прежде всего Помяловский, его "Очерки". Бурса - нечто
прямым образом связанное с темными, варварскими, задворочными проявлениями
жизни. Там "большая рыба поедает маленькую", там бушуют низменные страсти,
там детство уродуется нравственно и физически. Жестокие дисциплинарные меры,
схоластический дух преподавания, мертвящая стихия буквоедства - вот
устоявшиеся чертылитературного канона, который вольно или невольно всплывает
в воображении у многих при слове "бурса". Но нужно пристальнее всмотреться в
быт старинных школяров - он не одною черной краской мазан. В том, как велись
занятия, каковы были отношения между учениками и воспитателями, какими
правилами регламентировалось течение студенческой жизни, - во всем этом
немало любопытного, а может быть, и поучительного.
Пресловутую латынь, с которой обычно спяливаются представления об
унылой и бесполезной зубрежке, киевские "спудеи" осваивали в общем-то без
особой натуги, легко, играючи. Работа над чужим языком в прямом смысле слова
уподоблялась игре: не только в аудиториях, но и после занятий, в общежитиях,
молодью люди, по установленным условиям, должны были общаться только на
латыни. Тому, кто в разговор" с приятелем допускал определенное число
ошибок, и вручали особый футлярчик - "калькулюс", в который вкладывали лист
бумаги с его фамилией. Теперь владельцу футлярчика нужно было стараться изо
всех сил, чтобы до ночи "сплавить" неприятный трофей кому-либо из
сверстников, уличив его при свидетелях в нескольких ошибках. Если же сделать
этого но удалось и "калькулюс" остался у него, назавтра неудачника публично
осмеют в классе, а то и накажут как-нибудь.
Домашние задания бурсаки выполняют здесь же, в академическом корпусе.
Потрескивают поленья в печи, нестройный гул стоит над столами. Кто корпит
над сочинением, кто готовит вопросы и ответы к диспуту, кто переписывает
шуточный латинский стишок, в котором рифм почти столько же, сколько слов.
Через три четыре года любой из этих ребят, кажется, не струсит
поболтать на латыни с самим папой римским! По крайней мере, студентам
иезуитских коллегиумов уж ни в чем не уступит, и Августинову "Исповедь"
будет читать бегло, как в детстве читал часослов.
Киевских "академиков" нередко сравнивали с иезуитами. Они де слишком
много брали напрокат у иезуитов, слишком подобострастно их копировали.
Но это не совсем верно. Сходясь в деталях, обе системы обучения резко
различались в существенном. У одних была суровая корпоративность, не
терпящие пререканий регламентированность и подотчетность ду
ховной жизни, иго иерархической "элиты", которая обращалась с новичком,
как с податливым комком глины, готовя из него исполнительное орудие для
борьбы с инаковерными.
У других как никак главенствовала свобода. Недаром же прах Конашевича
Сагайдачного, первого гетмана братчика, покоился у стен Академии! Недаром
учился здесь когда-то сам Хмель - отец народной воли! Не с тех ли пор и
утвердилась в облике любого бурсака особая черта - независимость в поступке,
речи, осанке? Бывали случаи: обиженный преподавателем студент не заробеет
самому митрополиту написать о несправедливости, жертвой которой он оказался.