"Евгений Федорович Лосев. Миронов " - читать интересную книгу автора

могу. Почему? Так покаяние же запретили. Ха-ха-ха!.. Будто за спиной
Миронова кто-то истерически расхохотался и снисходительно добавил, что, мол,
пока не будет мучить совесть прославленного полководца, но пусть только одно
слово скажет: да или нет - создавал или не создавал ревкомы? Ну, создавал.
Нет-нет, постой! Надо подумать... А чего тут думать? Как чего? Ведь,
создавая ревкомы, он же и боролся против их недозволенных приемов. Боролся?
Хорош, гусь! Сначала создал эти злодейские ревкомы, дал им в руки
неограниченную власть, а потом захотел бороться за ее укорачивание? Не
наивно ли? Сколько душ он сгубил ради торжества ревкомов! Он и Сашку
Пустовалова зарубил во имя торжества ревкомов? Ах, этот Сашка... Признайся,
ты всю жизнь мстил ему за ту ребячью драку и в конце концов зарубил. Как это
зарубил? А так, очень даже просто - голову снес шашкой... Что, у него на
плечах была не голова, а капустная кочерыжка?.. Ну, подрались тогда. Ну и
что? Конфликты среди казачат всегда разрешались одним способом - кулаками...
Все давным-давно забыто. Осталось только таинственное и непонятное явление -
память.
Пусть Сашка - плохой человек. Но - человек, и у него был свой мир. И
удар шашки Миронова погубил этот мир. Осталась только память - больная,
ноющая... Но зарубил-то в честном бою! Будто убийство бывает честным. Какая
уж там честность, когда в сабельном бою равных тебе не было во всем
Усть-Медведицком округе Войска Донского. И заранее было ясно, чем это
кончится... Да, уж тут кто кого... Это правда. Что это, укор? Нет, но все
же... Так пусть бы Сашка его зарубил, так, что ли? Странная логика у
слабаков. Или, может быть, всего-навсего зависть к сильному противнику?..
Ведь Сашка, Миронов это явственно видел, разинув в страхе и отчаянии рот,
рвано бросал слова: "Смерть изменнику Дона и казачества Миронову!.." И
первым вылетел на коне впереди несущейся лавы - самый злобный
белогвардейский офицер Пустовалов... Ну, рубанул его Миронов... Пусть не
выскакивал бы - ведь знал же!.. Но ведь зарубил друга... Ну, скажем, не
друга, своего же хуторянина, а теперь все копаешься в воспоминаниях о
детстве. Да он, Миронов, вообще-то представляет, кто он теперь и где
находится?..
Миронов схватился руками за волосы на голове и застонал. Он не помнил,
сколько длилось вдруг нахлынувшее беспамятство и отчаяние.
- А-а-а!.. - неслось из его одиночной камеры. Загремел засов, и на
пороге возникла фигура тюремщика. Отрезвляюще прозвучал грубый голос:
- Чего воешь, яко зверь?.. - Помолчал, потом глумливо добавил: - Можа,
к мамке пожелал?..
Громыхнули ключи, запирая камеру, и Миронов вдруг прошептал:
- Мама... - потом еще: - Мама... - И будто ничего не было вокруг, кроме
этого слова, дорогого, всепроникающего и всепрощающего: - Мама... - Даже на
губах какая-то приятность и упругость. Что-то вроде запаха молока, что ли...
Или ее груди, к которой он прижимался в детстве... - Мама... Пожалей меня...
Ручонками обовью твою шею... "Так у тебя же, сынок, руки в крови!.. И шеи,
которые ты не обнимал, а только рубил своей казачьей шашкой! Бог оставался
позади, а впереди злоба и блеск стального клинка. Искусный силовой удар...
Как же такими руками прикасаться к шее матери, к ее груди..." Но память уже
властно вцепилась в него мертвой хваткой. И святые руки матери -
всеочищающие и всепрощающие - коснулись его души.
Филька, конечно, не помнит, но ему так много раз рассказывали об этом