Глава VIII КОМЕНДАНТ КУИТИНО

Кавалькада остановилась у подъезда дома Розаса.

Диктатор сделал дочери знак узнать, кто прибыл.

Молодая девушка поспешно вышла из столовой. На ходу она встряхнула своей маленькой головкой, как бы желая отогнать мучительное воспоминание о том, что сейчас происходило, чтобы всецело отдаться заботе о безопасности отца.

— Кто подъехал, Корвалан? — спросила она, встретив возвращающегося из сеней адъютанта отца.

— Комендант Куитино, сеньорита, — ответил старик.

Донна Мануэла возвратилась вместе с ним в столовую.

— Приехал комендант Куитино, ваше превосходительство!— доложил Корвалан, переступая порог столовой.

— С кем он? — спросил Розас.

— С конвоем.

— Я не о том спрашиваю. Разве вы думаете, что я глухой и не слыхал стука копыт нескольких лошадей?

— Кроме конвоя, с ним никого нет.

— Хорошо. Пусть он войдет.

Розас поудобнее расположился в своем кресле. Донна Мануэла опустилась рядом с ним на свое место, повернувшись спиной к той двери, из которой вышел адъютант.

Отец Вигуа тяжело шлепнулся на стул в конце стола. Служанка, по приказанию Розаса, принесла новую бутылку вина и сейчас же удалилась.

Вскоре в соседних комнатах зазвенели шпоры, и через минуту в столовую вошел Куитино, этот страшный человек, игравший такую видную роль в федерации. Он держал в руке шляпу, обернутую красным крепом в знак официального траура, установленного губернатором по случаю смерти своей жены. Синее суконное пончо закрывало почти всю фигуру коменданта. Волосы в беспорядке падали на его круглое, мясистое, загорелое лицо, носившее резкий отпечаток всех дурных страстей, гнездившихся в черной душе этого человека.

— Здравствуйте, дружище! — по возможности мягко проговорил вошедшему Розас, окинув его быстрым взглядом с головы до ног.

— Позволяю себе пожелать вашему превосходительству доброй ночи, — хриплым голосом произнес комендант.

— Идите, идите сюда... Мануэла, подай коменданту стул, а вы, Корвалан, можете уходить.

Донна Мануэла поставила стул таким образом, чтобы Куитино сел между ней и ее отцом.

— Не желаете ли промочить горло, комендант? — продолжал Розас.

— Очень благодарен, ваше превосходительство.

— Мануэла, налей ему вина, — приказал диктатор.

Пока молодая девушка протягивала руку за бутылкой, Куитино освободил свою правую руку из-под пончо и схватил стакан, который стал держать перед донной Мануэлой, чтобы ей удобнее было наливать. Донна Мануэла, взглянув на руку Куитино, так задрожала, что пролила часть вина на скатерть.

Весь рукав и сама рука коменданта были покрыты кровью. Лицо же Розаса просияло радостью, когда он заметил кровь; но в следующее мгновение оно приняло свое обычное равнодушно-мрачное выражение.

Наполнив стакан, донна Мануэла, бледная как смерть, инстинктивно откинулась назад.

— За здравие вашего превосходительства и донны Мануэлы! — провозгласил комендант, низко наклонив голову, и залпом осушил стакан, между тем как монах с широко вытаращенными глазами делал молодой девушке знаки, чтобы она взглянула на руку своего соседа, думая, что та не заметила крови.

— Ну, что вы сделали? — спросил Розас будто вскользь, глядя прямо перед собой на стол.

— Исполнил приказание вашего превосходительства.

— Какое приказание?

— Гм!.. Ваше превосходительство поручили мне...

— Ах, да! Вспомнил: проехаться вокруг бахо... Кордова говорил Викторике о каких-то субъектах, намеревающихся пробраться к армии этого гнусного унитария Лаваля... Да, кажется, я, действительно, поручил вам поприглядеть немного за бухтой. Викторика хотя и хороший федерал, но иногда страдает своего рода сонливостью и частенько дремлет, когда нужно смотреть в оба.

— Бывает этот грешок, ваше превосходительство, — с гадкой улыбкой согласился комендант.

— И вы были в бахо?

— Да, посоветовавшись с Кордовой насчет плана действий, я отправился к бухте со стороны Боки.

— И нашли там кого-нибудь.

— Нашел, Кордова привел несколько человек. По его сигналу я сделал на них нападение.

— Взяли их в плен?

— Нет. Разве ваше превосходительство забыли, что изволили приказывать мне?

— Ах да! Эти мерзкие людишки совсем вскружили мне голову и отшибли память.

— И не мудрено. У вашего превосходительства столько дел, а тут еще эти...

— Да, и если бы вы знали, как мне надоело возиться с ними! Положительно не придумаю, что еще предпринять, чтобы обуздать их. До сих пор я приказывал только арестовывать их и обращался с этими негодяями, как добрый отец с расшалившимися детьми, надеясь этим их исправить. Но они не исправляются. Самим федералистам следовало бы теперь приняться за них, ради своей же собственной безопасности. Ведь если Лаваль восторжествует, — всем нам придется очень плохо.

— Карай! Ему никогда не восторжествовать!

— Ну, этого нельзя сказать так решительно... Я хотел еще раз напомнить вам, что вы оказали бы мне большую услугу, если бы взяли у меня власть, которой я страшно тягощусь. Если я сам не слагаю ее с себя, то только по вашим неотступным просьбам, вы знаете это.

— Ваше превосходительство — отец федерации, и...

— Да, но вы все должны помогать мне исполнять мои тяжелые и ответственные обязанности... Поступайте с этими гнусными людьми, как сами найдете нужным, и не забывайте, что они растерзают вас, если возьмут верх.

— Не возьмут, будьте покойны!

— Всегда следует иметь в виду худшее... Я говорю вам это, чтобы вы передали мои слова всем нашим друзьям.

— Когда прикажете нам собраться, ваше превосходительство?

— Погодите... Много их было?

— Пять человек.

— И вы дали им возможность повторить их попытку к бегству?

— Нет, их отвезли в полицию в тележке. Кордова уверил меня, что так было приказано начальником...

— Вот до чего они довели себя!.. Очень грустно, но я понимаю, что вам иначе нельзя было поступить, чтобы самому не остаться без головы в случае их торжества.

— Ну, эти уже более никогда никого не лишат головы, за это я могу поручиться, ваше превосходительство, — с дикой радостью произнес комендант.

— Значит, они ранены?

— Да, в горло.

— А не было с ними бумаг? — спросил Розас, не будучи более в состоянии выдерживать свою лицемерную роль и скрыть своего удовольствия по поводу того, что он узнал обходным путем, не находя удобным предлагать свои вопросы прямо.

— Ни у одного из всех четверых, отвезенных в тележке в полицию, не было никаких бумаг, — ответил Куитино.

— Как из четверых?.. Вы, кажется, сказали, что их было пятеро.

— Да, ваше превосходительство. Но так как один из них бежал...

— Как бежал?! — вскричал диктатор, выпрямляясь и прожигая коменданта молниеносным взглядом раздраженного властелина.

Куитино вздрогнул, побледнел и потупился перед этим грозным взглядом.

— Увы, ваше превосходительство, один бежал, — чуть внятно прошептал он, наверное, внутренне заклиная землю, чтобы она разверзлась и поглотила его.

— Кто же именно? Как его имя?

— Не знаю, ваше превосходительство, имя его осталось неизвестным.

— Но кто-нибудь же знает его?

— Кордова должен знать.

— А где Кордова?

— Я его не видал с того момента, как он подал мне сигнал.

— Странно!.. Но каким же образом этот гнусный унитарий мог ускользнуть?

— Не знаю... Изволите видеть, ваше превосходительство. Когда мы окружили их, один из них каким-то чудом проскочил и бросился бежать. Несколько солдат погнались за ним... они должны были спешиться, чтобы атаковать его... говорят, у него была шпага, которой он убил троих... Потом, говорят, к нему кто-то подоспел на помощь... Это было уже около дома английского посланника.

— Английского посланника?!

— Так точно, ваше превосходительство.

— Хорошо. Дальше что?

— Один из моих молодцов, имевших с ним дело, возвратился и рассказал, как все происходило. Я разослал по всему городу и окрестностям людей искать беглеца, но до этой минуты не имею никаких сведений, разыскан он или нет.

— Как могли вы допустить, чтобы у вас, так сказать, из-под носа убежал унитарий?! — громовым голосом закричал Розас над ухом и без того уже едва помнившего себя от страха Куитино, в эту минуту удивительно напоминавшего зверя, которому только один страх препятствует разорвать своего укротителя.

— Я был занят другими четырьмя, — пробормотал он, весь сжавшись в комок. — Я перерезал им собственной рукой горло, — добавил он сквозь стиснутые от страха и злобы зубы.

Вигуа в продолжение этой страшной беседы все дальше и дальше отступавший от стола, при последних словах коменданта привскочил и притом так неудачно, что ударился головой о стену, к которой прижался было, между тем как донна Мануэла, бледная и трепещущая, сидела как приговоренная к смерти, боясь поднять глаза, чтобы не увидеть опять окровавленной руки соседа и не встретиться со страшным взглядом своего отца.

Глухой стук толстого черепа мулата привлек внимание Розаса и моментально дал другое направление его настроению, которое у него вообще беспрестанно менялось от самых иногда пустячных причин.

Поглядев несколько времени в сторону мулата, причем по его тонким, сжатым губам скользнула едва заметная улыбка, диктатор совершенно спокойным голосом проговорил:

— Я спрашивал вас, комендант, не потому, чтобы я желал, что один из унитариев избежал смерти, как вы, может быть, думаете, а потому, что, наверное, как раз у него-то и были какие-нибудь бумаги и письма к Лавалю.

— О, если бы он мне только попался! — проскрежетал зубами Куитино, сжимая кулаки.

— Да, если бы он попался! — с легкой иронией заметил диктатор. — Не беспокойтесь, мой друг, он вам более не попадется, раз вы упустили его. Унитариев не так легко ловить, как кажется с первого взгляда... Я уверен, что этого молодчика вы никогда не поймаете.

— Поймаю, ваше превосходительство, хотя бы мне ради этого пришлось пробраться в самый ад!..

— Сомневаюсь.

— Клянусь вашему превосходительству, что...

— Действительно, следовало бы найти его, так как бумаги, имевшиеся у него, раз их не нашлось у его спутников, должны быть важны для ме... для вас, моих друзей, и всех федералов.

— Будьте покойны, ваше превосходительство, этот изменник ушел от меня не надолго.

— Мануэла, позови Корвалана, — вдруг распорядился Розас.

— Кордова должен знать имя беглеца, ваше превосходительство, и если вашему превосходительству угодно-...—начал было Куитино, но диктатор перебил его:

— Это дело ваше. Если вам нужно знать имя этого негодяя, то узнавайте у кого хотите... Кстати, не нужно ли вам чего?

— Благодарю, ваше превосходительство, в настоящее время я ни в чем не нуждаюсь. Я вполне доволен вашей милостью, служу вашему превосходительству верой и правдой и всегда готов буду служить до последней капли крови. Если это понадобится для вашего превосходительства, то я охотно дам изрубить себя в куски. Мы отлично понимаем, как много ваше превосходительство делает для нас, защищая от унитариев и...

— Вот, Куитино, снесите этот небольшой подарок вашему семейству, — милостиво проговорил Розас, не давши ему кончить.

С этими словами он вынул из кармана сверток банковских билетов и протянул его коменданту, поднявшемуся со своего места.

— Благодарю, ваше превосходительство от имени моего семейства, — с глубоким поклоном сказал Куитино, принимая деньги — плату за ту кровь, в которой были обагрены его руки.

— Продолжайте служить федерации, мой друг, и награда не заставит себя ждать, — тем же милостивым тоном проговорил Розас.

— Буду служить ей всеми силами, потому что ее представители — ваше превосходительство и донна Мануэла...

— Хорошо, хорошо!.. Поезжайте же к Кордове... если хотите... Стаканчик вина на дорожку. А?

— Очень благодарен вашему превосходительству; больше не могу.

— Ну, так с Богом! — и диктатор протянул руку коменданту.

— Прошу извинения у вашего превосходительства: моя рука запачкана, — пробормотал, как бы конфузясь, комендант.

— Ничего, мой друг: кровь унитариев не может запачкать.

Схватив окровавленную руку своего помощника, Розас с видимым наслаждением продержал ее несколько секунд в своей.

— О, какое счастье было бы умереть за ваше превосходительство! — с искусственным энтузиазмом воскликнул Куитино.

— Ну, ну, с Богом, мой друг!

Когда комендант выходил из комнаты, диктатор провожал его с видимым удовольствием. Куитино был для него живой гильотиной, приводимой в действие лишь его волей и без малейшего рассуждения скашивавшей все, что было лучшего и благороднейшего в стране. Но Розас хорошо понимал и то, что, найдись воля сильнее его и овладей она этой страшной машиной, последняя не задумается перерезать горло и ему самому. Сознание этого заставляло его часто чуть не заискивать у своего ужасного помощника.

Для утверждения своего владычества Розас вытащил многих из грязи и сделал их послушными орудиями своей воли, дав им известное положение и награждая по временам довольно крупными подачками.

В этот ужасный час, когда Буэнос-Айрес бился в предсмертных конвульсиях своей свободы, Розас, был желанным вождем невежественной и фанатичной толпы, хищнические инстинкты которой он поощрял, впрягая ее в то же время в свое желанное ярмо. И Куитино, низкий человек, только и способный на то, чтобы душить и резать, был как бы выражением невежественной, озверелой массы, воображавшей в своем жалком неведении, будто ей станет лучше, если будут истреблены все, действительно благородные, честные и разумные люди.

— Покойной ночи, донна Мануэла, — проговорил Куитино, встретившись с возвращавшейся к отцу молодой девушкой, за которой следовал Корвалан.

— Покойной ночи, — ответила она, машинально сторонясь этого покрытого кровью человека.

— Корвалан, — сказал Розас, когда старик подошел к нему, — ступайте, разыщите Викторику и приведите его сюда ко мне.

— Викторика только что сам приехал, ваше превосходительство, и сидит в бюро. Он спрашивал у меня, не соблаговолит ли сеньор губернатор уделить ему минуту своего драгоценного времени.

— Ага! Пусть войдет.

— Сейчас я позову его.

— Постойте...

— Что прикажете?

— Возьмите лошадь и отправьтесь к английскому посланнику. Вызовите его и лично скажите ему, что мне необходимо видеть его немедленно.

— А если он уже спит?

— Встанет, эка важность!

Корвалан поклонился и поспешно удалился, подвязывая на ходу свой рваный шарф, который съехал на живот, так что шпажонка волочилась по полу.

— Что это ваше преподобие так изволит бояться нашего друга Куитино? — обратился Розас к мулату. — Потрудитесь опять пожаловать к столу и сесть на свое место, а то вы прилипли к стене точно паук... Ну-с, почему вы так боитесь коменданта? А?

— У него рука в крови, — пробурчал мулат, занимая свое прежнее место и косясь на дверь, как бы опасаясь, что Куитино, внушавший непреодолимый ужас, может возвратиться и перерезать горло и ему, как он это делал с другими.

— А с тобой что, Мануэла? Нездоровится, что ли? — продолжал диктатор, пронизывая дочь своим острым взглядом.

— Почему это вам так кажется, татита? — осведомилась молодая девушка.

— Потому, что ты как-то странно ежилась и манерничала при коменданте.

— Вы видели у него...

— Я все видел.

— Ну, так как же вы хотите, чтобы я...

— Я хочу, чтобы ты в таких случаях делала вид, будто ничего не замечаешь, поняла?.. Помни, что таких людей следует или бить так, чтобы у них все кости трещали, или вовсе не трогать, потому что легкий укол раздражает их, как змей, и тогда они становятся опасными.

— Мне страшно было глядеть на пего, татита.

— Страшно! — с презрением повторил Розас. — Я могу убить этого гада одним взглядом, когда он мне не будет более нужен или когда он вздумает обратить свое жало против меня.

— Вы — дело другое, татита, а я не могу без содрогания вспомнить о том, что он сделал.

— Это было сделано ради моей и твоей безопасности, дурочка. Прошу никогда не объяснять иначе все, что происходит вокруг меня. Я даю этим людям понять только то, что нахожу нужным, и распоряжаюсь ими по своему усмотрению. Они беспрекословно исполняют мою волю, а потому ты должна выказывать им свое удовольствие и даже стараться польстить им. Много ли нужно таким тварям?.. Следует только не сторониться их и гладить хотя бы слегка по головке,- тогда из них можно веревки вить. Если ты не желаешь делать этого по личному побуждению, из благоразумия, то приказываю тебе обращаться с ними, как обращаюсь я сам... А, Викторика! Войдите, — добавил он, обернувшись к дверям.