"Джек Лондон. Бесстыжая (Рассказ)" - читать интересную книгу автора

видом, что, казалось, самый яркий луч солнца не мог бы смягчить ее взгляд.
Мы не спеша подошли к лагуне и присели на свободную скамейку, с
облегчением вытянув натруженные беготней ноги.
- Только устаешь от всего этого, - заявила женщина вызывающим тоном.
Два лебедя, покинув зеркальную гладь воды, уставились на нас. А когда
они окончательно удостоверились в нашей скупости или в том, что у нас нет
с собой фисташек, Джонс чуть ли не спиной повернулся к своей подруге жизни
и поведал мне следующее:
- Вы бывали когда-нибудь в Эквадоре? Так вот вам мой совет: не ездите
туда. А впрочем, беру свои слова обратно - может, мы еще махнем в те края
вместе, если вы решитесь мне довериться и если у вас хватит пороху на
такое путешествие. Да, как подумаешь, что всего несколько лет назад я
притащился туда из Австралии на дырявом угольщике, после сорока трех дней
пути... Он делал семь узлов в час при самых благоприятных условиях, и мы
севернее Новой Зеландии перенесли двухнедельный шторм и к тому же двое
суток чинили машины у острова Питкерн.
Я не служил на этом судне. Я - машинист. В Нью-Йорке я подружился со
шкипером и ехал до Гваякиля, как его гость. До меня, видите ли, дошли
слухи, что оттуда и дальше, через Анды, до самого Кито на американских
железных дорогах хорошо платят. Так вот, Гваякиль...
- Дыра, где свирепствует лихорадка, - вставил я.
Джулиан Джонс кивнул.
- Томас Нэст умер от лихорадки, прожив там месяц... Это был
знаменитый американский карикатурист, - добавил я в пояснение.
- Не знал такого, - небрежно бросил Джулиан Джонс. - Но не его
первого она так быстро скрутила. И вот как я впервые об этом услышал. Порт
там в шестидесяти милях от устья реки. "Как у вас насчет лихорадки?" -
спросил я лоцмана, который рано утром явился к нам на борт. "Видишь вон то
гамбургское судно? - сказал он, показывая на довольно большой корабль,
стоявший на якоре. - Капитан и четырнадцать человек экипажа приказали
долго жить, а повар и еще двое при смерти. Ну, а больше там никого и не
осталось".
И, право же, он не врал. Тогда от желтой лихорадки умирало в Гваякиле
по сорок человек в день. Но потом я узнал, что это еще пустяки. Там
свирепствовали бубонная чума и оспа, людей косили дизентерия и воспаление
легких, но страшнее всего была железная дорога. Я не шучу. Для тех, кто
решался по ней ездить, она была опаснее всех болезней, какие только есть
на свете.
Не успели мы бросить якорь в Гваякиле, как к нам на борт явилось
несколько шкиперов с других судов предупредить нашего, чтобы он никого из
экипажа не пускал на берег, разве что тех, от кого не прочь избавиться. За
мной пришла лодка с другого берега, из Дюрана - конечной станции железной
дороги. Прибывшему в ней человеку так не терпелось попасть на борт, что он
в три прыжка перемахнул к нам по трапу.
Очутившись на палубе, он, не сказав никому ни слова, перегнулся через
поручни, погрозил кулаком в сторону Дюрана и закричал: "А все-таки я с
тобой разделался! Все-таки разделался!" - "С кем это ты разделался,
дружище?" - спросил я. "С железной дорогой, - сказал он, расстегивая
ремень и доставая большой сорокачетырехдюймовый кольт, который висел у
него на левом боку под пальто. - Три месяца - свой срок по договору -