"Джек Лондон. Мертвые не возвращаются" - читать интересную книгу автора

всеми членами команды. А когда одежда его становилась грязной, мы бросали
ее в воду и стояли у него над душой, пока он не выстирает ее. Короче
говоря, Каменщик был одним из тех отвратительных существ, которых нужно
увидеть собственными глазами, чтобы поверить, что такие бывают.
Да, это было настоящее грязное животное, и мы обращались с ним, как с
грязным животным. Только теперь, много лет спустя, оглядываясь назад, я
понимаю, как бессердечны мы были по отношению к нему. Ведь он был не
виноват. Он просто не мог быть иным. Это не он себя таким сделал и не был
за это в ответе. А ведь мы обращались с ним так, словно он был способен
контролировать себя и отвечать за то, что он был таким и не мог стать
другим. В  к о н ц е  к о н ц о в, наше обращение с ним было столь же
ужасным, насколько был ужасным он. И наконец его окружило плотное кольцо
молчания, и на протяжении нескольких недель, вплоть до самой его смерти,
ни мы с ним, ни он с нами не разговаривал. На протяжении недель он
двигался среди нас или лежал на своей койке в нашей многолюдной каюте,
презрительной усмешкой выражая свою злобу и ненависть. К тому же он был
смертельно болен, он знал об этом, знали и мы. Более того, он знал, что мы
хотим, чтобы он умер. Своим присутствием он мешал нашей жизни, суровой
жизни, сделавшей из нас суровых людей. В каюте, где жили двенадцать
мужчин, он умирал, не менее одинокий, чем на необитаемой горной вершине.
Ни одного доброго слова, вообще ни одного слова не было признесено ни с
той, ни с другой стороны. Умирал он, как и жил, зверем, ненавидимый нами и
ненавидя нас.
А теперь перехожу к самому невероятному эпизоду своей жизни. Труп его
не спешили спустить за борт. Умер он в штормовую ночь, когда матросы по
команде "Все наверх!" облачались в свои комбинезоны. А бросили его за борт
несколько часов спустя. Даже парусины не удостоились его бренные останки,
он не заслужил и бруска железа к своим ногам. Мы зашили его в те самые
одеяла, на которых он умер, и положили на крышку люка перед главным
трюмом, у левого борта. К ногам его привязали насыпанный до половины углем
джутовый мешок.
Был дикий холод. Наветренная сторона каждого каната, рангоута и штага
покрылась льдом, а весь такелаж буквально превратился в арфу, поющую и
стонущую под могучими руками ветра. Шхуна накренилась и еле-еле плыла по
волнам, которые то и дело накатывались на шпигаты и беспрестанно затопляли
палубу ледяной соленой водой. В морских сапогах и клеенчатых комбинезонах,
мы стояли, крепко взявшись за руки, обнажив головы перед лицом презираемой
нами смерти. Мороз щипал уши, мы чувствовали, как они немеют и болят, и с
нетерпением ожидали той минуты, когда тело спустят за борт. Но бесконечное
чтение погребальной молитвы все продолжалось. Капитан не мог отыскать
места, где можно было остановиться, и, пока он продолжал читать, мы
злились на это последнее испытание. Вот так, с самого начала и до самого
конца, все у этого Каменщика шло плохо. В конце концов сын капитана,
потеряв терпение, вырвал книгу из неуклюжих рук старика и нашел нужное
место. Дрожащий голос капитана снова окреп. Вскоре прозвучала
заключительная фраза: "И тело будет спущено в море". Мы приподняли один
конец крышки люка, Каменщик скользнул за борт и исчез.
Вернувшись на полубак, мы вычистили каюту, вымыли койку умершего,
уничтожили все следы его пребывания. По морским законам и обычаям нам
нужно было собрать его пожитки и передать их капитану, который потом, как