"Чезаре Ломброзо. Гениальность и помешательство" - читать интересную книгу автора

отличающемуся здравым смыслом.
У многих душевнобольных, хотя и не так часто, как у маттоидов
(тронутых, поврежденных), заметно стремление дополнять свои поэтические
вымыслы рисунками, точно ни поэзия, ни живопись в отдельности недостаточно
сильны для выражения их идей. В слоге сказывается недостаток правильности,
отделки; но периоды отличаются такой силой и законченностью, что в этом
отношении не уступают произведениям образцовых писателей.
Такое мастерство изложения и способность к версификации, проявляющиеся
в людях, которые до заболевания даже не имели понятия о просодии, не
покажутся нам особенно изумительными, если мы припомним сделанное Байроном
определение поэзии: по его мнению, основанному на собственном опыте, "поэзия
есть выражение страсти, которая проявляется тем могущественнее, чем сильнее
было вызвавшее ее возбуждение". Отсюда становится понятным, почему у
помешанных так сильно развивается воображение, часто переходящее даже в
полную разнузданность. Богатство фантазии и страстное возбуждение всегда
являлись могучими факторами творческой деятельности. По мнению Вико,
блистательно доказанному впоследствии Боклем, в древние времена и у древних
народов первые мыслители и ученые были поэты, излагавшие стихами
исторические события, народные верования и вообще создавшие там эпос,
который затем передавался из уст в уста, из поколения в поколение, как это
мы видим в Галлии, в Тибете, в Америке, Африке и Австралии, по свидетельству
различных путешественников.
Эллис рассказывает, что в Полинезии для решения споров относительно
давно прошедших событий туземцы справляются со своими балладами точно так
же, как мы с историческими документами. Мало того, не только в Древней
Индии, но даже в средневековой Европе все науки перекладывались в
стихотворную форму. Монтукла упоминает о математическом трактате XIII
столетия, написанном силлабическими стихами; один англичанин переложил в
стихи кодекс Юстиниана, а какой-то поляк -- Геральдику.
Да, наконец, разве собственно история, хотя изложенная прозой, не
переполнена точно так же поэтическими вымыслами, фантастическими эпизодами,
натяжками в объяснениях и пр.? Разве в ней мы не встречаем всевозможных
нелепостей, вроде того, например, что название сарацинов произошло от Сары,
а Нюрнберга -- от Нерона, что Неаполь появился на яйце, что после некоторых
войн с турками у детей бывало не 32 зуба, а 22 или 23? Разве историк
Турпино, этот Маколей своего времени, не сообщил в своей хронике, что стены
Пампелуны пали сами собою, едва лишь спутники Карла Великого начали молиться
Богу? Да и вообще, в нашей истории столько басен, порожденных безумием
человечества (тем более склонного ко всему фантастическому, чем оно
невежественнее), что наши филологи только понапрасну ломают себе головы в
тщетных усилиях найти разумное объяснение для этого ребяческого бреда.
Что мерный стих успокаивает и гораздо полнее выражает ненормальное
психическое возбуждение, чем проза, в этом нас убеждают наблюдения над
пьяницами и собственное признание многих из таких бессознательных помешанных
поэтов. Один преступник-маттоид, находившийся в больнице Арбу, прекрасно
выразил эту инстинктивную склонность к поэтической форме в следующем
двустишии:

Не удивляйтесь моему письму в стихах: