"Чезаре Ломброзо. Гениальность и помешательство" - читать интересную книгу автора

Спалланцани, живя на Эолийских островах, мог зани-маться вдвое больше,
чем в туманной Павии. Леопарди в своем Эпистоларио говорит: "Мой организм не
выносит холода, я жду и желаю наступления царства Ормузда".
Джусти писал весною: "Теперь вдохновение перестанет прятаться... если
весна поможет мне, как и во всем остальном".
Джиордани не мог сочинять иначе, как при ярком свете солнца и в теплую
погоду.
Фосколо писал в ноябре: "Я постоянно держусь около камина (огня), и
друзья мои над этим смеются; я стараюсь придать моим членам теплоту, которую
поглощает и перерабатывает внутри себя мое сердце". В декабре он уже писал:
"Мой природный недостаток -- боязнь холода -- заставил меня держаться вблизи
огня, который жжет мне веки".
Мильтон уже в своих латинских элегиях сознается, что зимою его муза
делается бесплодной. Вообще, он мог сочинять только от весеннего до осеннего
равноденствия. В одном из своих писем он жалуется на холода в 1798 году и
выражает опасение, как бы это не помешало свободному развитию его
воображения, если холод будет продолжаться. Джонсону, который рассказывает
об этом, можно доверять вполне, потому что сам он, лишенный фантазии и
одаренный только спокойным, холодным критическим умом, никогда не испытывал
влияния времен года или погоды на свою способность к труду и в Мильтоне
считал подобные особенности результатом его странного характера. Сальваторе
Роза, по словам леди Морган, смеялся в молодости над тем преувеличенным
значением, какое будто бы оказывает погода на творчество гениальных людей,
но, состарившись, оживлялся и получал способность мыслить лишь с
наступлением весны; в последние годы жизни он мог заниматься живописью
исключительно только летом.
Читая письма Шиллера к Гете, изумляешься тому, что этот великий,
гуманный и гениальный поэт приписывал погоде какое-то необыкновенное влияние
на свои творческие способности. "В эти печальные дни, -- писал он в ноябре
1871 года, -- под этим свинцовым небом, мне необходима вся моя энергия,
чтобы поддерживать в себе бодрость; приняться же за какой-нибудь серьезный
труд я совершенно не способен. Я снова берусь за работу, но погода до того
дурна, что нет возможности сохранить ясность мысли". В июле 1818 года он
говорит, напротив: "Благодаря хорошей погоде я чувствую себя лучше,
лирическое вдохновение, которое менее всякого другого подчиняется нашей
воле, не замедлит явиться". Но в декабре того же года он снова жалуется, что
необходимость окончить "Валленштейна" совпала с самым неблагоприятным
временем года, "поэтому, -- говорит он, -- я должен употреблять всевозможные
усилия, чтобы сохранить ясность мысли". В мае Шиллер писал: "Я надеюсь
сделать много, если погода не изменится к худшему". Из всех этих примеров
можно уже с некоторым основанием сделать тот вывод, что высокая температура,
благоприятно действующая на растительность, способствует, за немногими
исключениями, и продуктивности гения, подобно тому как она вызывает более
сильное возбуждение в помешанных.
Если бы историки, исписавшие столько бумаги и потратившие столько
времени на подробнейшее изображение жестоких битв или авантюристских
предприятий, осуществленных королями и героями, если бы эти историки с такой
же тщательностью исследовали достопамятную эпоху, когда было сделано то или
другое великое открытие или когда было задумано замечательное произведение
искусства, то они почти наверное убедились бы, что наиболее знойные месяцы и