"Андрей Анатольевич Ломачинский. Газогенератор (роман о жизни военных учёных) " - читать интересную книгу автора

остальные полдня занимаешься какой-то ерундой, в виде бесчисленных уборок
территории и наведения порядка в кубрике. После наведённого порядка обычно
следует донаведение порядка, и так до бесконечности. Сержант надзирает с
нравоучениями, что при нормальном мытье полов по лицу обязан катиться пот, а
с пола должна смываться краска до дерева. Пот катился, и краску смыли. Но на
этом пот не кончался - в перерывах между уборками бегали кросс или
как-нибудь по иному насиловали свои организмы на физо. Если заставят читать
Устав, то это отдых, правда наверняка заснёшь, а заснул - немедля пойдёшь
мыть туалеты. Ещё надо орать патриотические песни, немного стрелять из
автомата, копать ямы и тут же их закапывать, козырять дуракам-сержантам и
вообще кому ни попадя, и гнобить, гнобить, гнобить. Свой протест гнобить.
Доводить себя до состояния бездумного раба, некой машины, в которой
запрограмирован десяток команд, с вводным модулем "так точно!" и "есть!".
Портянки научились мотать - потертости и волдыри постепенно исчезали.
До памятника, дота Типанова (а это шесть кэмэ), уже бегали не падая. Руки от
лопат, гирь и турничной перекладины стали как у рудокопов, кожа забурела и
покрылась многочисленными ссадинами, под обломанные ногти, казалось навсегда
въелась грязь, пальцы в страшных болючих заусеницах, ладони с толстенными
мозолями, о которые смельчаки тушили сигареты. Глядя на них, трудно
верилось, что через полтора десятка лет некоторые из этих рук будут ловко
раздирать спайки клапанов в живых сердцах, восстанавливать кровоток в
мозгах, а то и под микроскопом невидимыми тонюсенькими нитями пришивать
чьи-то другие, оторванные руки. Многим рукам такого не дано, им суждено
денно и ношно долбать клавиши печатных машинок, рожая очередные научные
перлы, а некотрым выпадет лишь козырять и сжимать стаканы с казёным спиртом.
Каждому своё, но это в каком-то нереальном будущем. В реальном настоящем
пока всем всё одинаково.
Раз в неделю водили в баню, а по субботам водили в клуб. В клубе
крутили какое-нибудь дрянное кино, три четверти его не смотрело, а
моментально проваливалось в сон, развалившись на деревянных неудобных
креслах тёмного кинозала. Усиленно стали учить присягу, КМБ подходил к
концу. Перед присягой маршировали больше обычного и дольше орали песни.
Как-то присев просто так в курилке некурящий Фил стрельнул сигарету. От
табачного дыма закружилась голова, но пришло некоторое, уже порядком
затоптанное ощущение собственной крутости. В первый свободный момент Фил
сбегал в "чипок", маленький военторговский буфет-окошко, и там купил себе
пачку "Беломора". Он будет как все, он начнет курить. Курить он начал, по
началу совершенно без удовольствия, чисто из солидарности к окружившей его
"взрослости". Терпкий табачный дым драл голосовые связки, без того сорванные
громким пением, и в результате Фил сильно охрип.
Наконец загрузились в автобусы и уехали в Ленинградский "Пентагон", как
на академическом слэнге называлось курсантское общежитие, по форме реально
напоминавшее знаменитое министерство обороны США. Разобрались с кроватями в
казарме, сходили строем на склад за новой формой, опять подшивались до
поздна. Затем смотр в парадной одежде. По каким-то семейным обстоятельствам,
начальник курса, которым оказался тотже майор-проныра по фамилии Коклюн,
привёл на это курсовое построение свою маленькую дочку. Все как положено
застроились, заровнялись, засмирнялись, доложили, отчитались. И тут дитё,
что рядом с начальником стояло, громко так всему строю и заявляет: "А вы все
ГОВНЫ!" Видать, дома наслушалась папочкиных разговоров. Сквозь едва