"Василий Логинов. Шаговая улица (триптих с прелюдиями, фугами и кодой) " - читать интересную книгу автора

аудитории, где первоклассники и десятиклассники сидели за одной партой,
большой и маленький вместе, передача опыта, наставничество, своеобразная
дань самодавлеющим символам.
До того дня Аида Николаевна, конечно же, видела Игоря, со слов коллег
немного знала о нем, но никогда ранее они близко не сталкивались, и, тем
более, она близко не видела его серые глаза. Как водится, банальными,
безликими и бессмысленными словами рассказывали ей о том, что, безусловно,
мальчик способный, скорее гуманитарного, чем математического склада, но
отсутствует прилежание, что часто пропускает занятия, но быстро
наверстывает, что очень любит английский, и даже переделал свое имя согласно
английской транскрипции, предпочитая, чтобы друзья называли его Егор,
поскольку не нашел иноязычного эквивалента мягкого знака в имени Игорь.
Отражением смешения времен и народов, предверием новейшего вавилонского
столпотворения, закрепилось за ним странноватое двойное Игорь-Егор...
Серые глаза смотрели на нее с четвертой парты, смотрели так
внимательно, что ей захотелось обогнуть их взглядом, но включился тормоз,
вдруг сработал неведомый стоп-кран, и серо-голубая радужка начала делиться и
сливаться своими свежерожденными дублями, стремительно увеличиваясь в
объеме, а потом разошлась световыми кругами с переливчатыми спицами по
классу, захватывая всю перспективу вплоть до светильников на потолке. Круги
образовали спирали, которые своими ненасыщенными, но сверхчеткими
витками-стопками серых и голубых мазков радужки закружили ее... и когда
мгновение спустя отступили, то откуда-то возникли плотные белые папахи на
вершинах крупнозубчатых гор и разноцветные, сонно шевелящиеся точки у
сломанного подъемника внизу.
Чистый морозный воздух прозрачными пластами свежести придал
сверхчеткость всей картине: Аида Николаевна, нет, тогда просто - Аидушка,
оказалась на трамплине в Бакуриани. Ровнехонько посередине ветхой длиннющей
лестницы, тянущейся неровной нитью по левому краю полотна разгона.
Друзья, сопровождавшие ее, уже ушли далеко наверх, а она осталась
здесь, она одна так высоко, и перед ее глазами две занозистые дощечки на
ступеньке, чуть прикрывающие дыру в железной раме, ветер свистит вокруг,
жадно сжирая прямо с потрескавшихся губ ее полуродившийся крик, и поза ее
странна до смешного - полусогнутые руки и ноги и оттопыренный зад
по-обезьяньи изогнутого тела, да-да, именно та самая обезьянка: в детстве
была у нее заводная игрушка - рыжая облезлая обезьянка на лакированной
местами лесенке, заведешь, перевернешь фигуркой вверх, и она сразу же
начинает торопливо спускаться по перекладинкам, простой кувырок через
голову, пауза, опять кувырок, но, уже смешно раскидывая в стороны длинные
мохнатые ручки-варежки, и при этом забавно стрекотала шестеренками в своем
жестком тельце. Но не было дня, чтобы подаренная на пятую годовщину рождения
игрушка не ломалась, и тогда в полуразмахе плюшевый полумеханический зверек
прочно застывал где-то посередине спуска-подъема, в ожидании ремонтера
обратив беспомощные нарисованные глазки на ближайшую перекладинку... И
теперь она совсем как та ломаная обезьянка: где-то глубоко внутри вхолостую
бурчат сработавшиеся шестереночки, а ноги в кедах прилипли к ступеньке,
всего лишь через три проема, уже на уровне ее глаз, эти шершавые
полусгнившие дощечки между побелевшими в суставах руками с оцарапанными
ладонями, плотно схваченными невидимым раствором, намертво спаявшим в единое
целое также плоть пальцев и лед металла лестницы, и этот клей-бетон-раствор