"Василий Ливанов. Агния, дочь Агнии (Сказание о скифах) " - читать интересную книгу автора

друга, царя мидян. Гарем Киаксара славился далеко за пределами Мидии. Лучшие
публичные дома Вавилона не шли ни в какое сравнение с затеями мидийского
гарема. Нет, совсем не все равно, где и с кем пить и безобразничать. А
старый друг, видно, напуган и готов на все.
Здравствуй, "Ласточкино гнездо"! А ну, покрути нас, Киаксар, мы
посмотрим, смогут ли мидийские женщины сильнее вскружить нам головы.
Эй, мидийские воины, верные союзники! Мы дрались бок о бок, давайте и
пить вровень. Если гость напьется у вас в доме - он верит вашей дружбе. Так
считают у нас в степях.
В разгар пира Киаксар прижал платок к губам и, притворившись
захмелевшим, вышел из-за стола. Это был условный сигнал. Мидяне выхватили
спрятанное под одеждой оружие.
Сперва - Мадая. Надетый под просторный плащ панцирь удержал острие
предательского кинжала. Нет, не за тем Мадай, прозванный Трехруким, поднялся
царем над всеми скифами, чтобы его можно было зарезать, как ягненка для
трапезы. Мадай даже не оглянулся на убийцу. Одним львиным прыжком перенес он
погрузневшее тело через стол, в самую гущу мидян, столпившихся против него.
Вырвать меч у первого растерявшегося врага было делом одного мгновения.
Хруст выломанной из плеча руки, крик боли, и второй воин рухнул с
разрубленным лицом, оставив свой меч Трехрукому. И встал Мадай над пиром с
двумя мечами в руках.
Навсегда запомните вы, мидяне, кровавый ваш пир. Позор вашей подлости
переживет века, вцепившись, как репей, в хвост скифской слезы!
- Агой!
И метнулось пламя светильников от древнего боевого клича. Завертелось в
руках Мадая блестящее колесо смерти. Не одна отчаянная голова, сунувшаяся
остановить стальное это колесо, покатилась по дорогим коврам под ноги
дерущимся. Тяжелые блюда, острые горловины расколотых амфор, подушки, скамьи
- все стало оружием. Пронзенные мечами скифы последним живым усилием
притягивали к себе врага, погружая клинок в свое тело по самую рукоятку, и
умирали, не размыкая объятий, по-волчьи сцепив зубы на горле предателя.
Но силы были слишком неравны. Скоро только горстка скифов, сумевших
завладеть оружием, спина к спине отбивалась от наседавших со всех сторон
мидян.
- Опрокидывайте светильники! - вдруг, задыхаясь, прохрипел Трехрукий, и
сам пнул ногой кованый треножник.
Горящее масло, шипя, хлынуло на ковры навстречу наступавшим. Мидяне
отшатнулись. Это спасло скифов. Валя светильники, они выскочили из рокового
кольца и, не выпуская из рук оружия, прямо с высоты галереи бросились вниз,
скатились по обрыву и побежали в мелкой воде вдоль берега, стараясь не
потерять друг друга в непроглядной темноте. Когда обогнули озеро, Трехрукий
остановился. Погони не было. Багровое зарево пожара, трепеща, расползалось
по темному небу. Трехрукий усмехнулся. Это горело "Ласточкино гнездо".
Страшной клятвой поклянется в ту ночь Мадай отомстить Киаксару за
предательство. Пять мучительно долгих лет будет ждать Мадай в скифских
степях своего часа. И такой час настанет.
Подрастет у мидийского царя сын, нареченный в честь деда Киаксара
Дейоком. И станет мальчик обличием и умом похож на любимого деда царя. И
всей душой привяжется к сыну старый Киаксар и станет всячески отличать его
среди других своих сыновей.