"Василий Ливанов. Агния, дочь Агнии (Сказание о скифах) " - читать интересную книгу автора

скифских степей царь приглашал в свой боевой шатер, обильно угощал, жадно
выслушивал и расспрашивал, входя во всякие подробности. Особенно внимателен
и нежен он бывал со сколотами, привозившими ему новости из родного
становища. Он бережно растирал в ладонях сухие венчики поднесенной в дар
ковыль-травы и с волнением глубоко втягивал расширенными ноздрями горький
степной дух.
Гости, отчасти желая удовлетворить любопытство царя, отчасти стремясь
угодить ему, рассказывали, сгущая краски и возвышая тона, о боевой
готовности юнцов принять участие в будущих походах царя, о радости женщин и
стариков от щедрых даров царских караванов и, конечно, восторженно и
благоговейно, о красоте и ранней мудрости молодой царицы и о великой ее
любви к нему, Мадаю Трехрукому, царю над всеми скифами.
Обычно Мадай в конце концов напивался вместе с гостями, требовал звать
песенников и, подпевая старым скифским песням, плакал умиленными пьяными
слезами. Гости уходили из шатра, очень нетвердо держась на ногах, то и дело
роняя по пути дорогие дружеские подношения царя.
Но со временем однообразные рассказы Мадаю прискучили, подробности
надоели, да и приток пополнения в скифское воинство становился редок и
малозначителен. Гости, пиры и песни в царском шатре прекратились как-то сами
собой.
Агнию Рыжую, скифянку, жену свою, Мадай почти не запомнил с той далекой
ночи. Он представлял ее себе уже только по рассказам, а скоро и это
бесплотное представление сильно поблекло и совсем улетучилось из памяти. Да
и Агния Рыжая, не забывшая Мадая, теперь не узнала бы его.
Он стал пренебрегать простой и привычной скифской одеждой, носил на
плечах пестрый плащ-павлин, накинутый на легкий, тонко, но прочно кованный
панцирь. Седеющие бороду и волосы подкрашивал анимонием, старательно
начесывая длинную прядь на бугристый розовый шрам, оставшийся справа вместо
уха, отсеченного на стенах горящей Никосии. Зато в мясистой мочке левого уха
теперь покачивалась усыпанная рубинами, тяжелая серьга из драгоценного
красного золота.
Он располнел, обрюзг, широкий, изукрашенный золотыми пластинками пояс
постоянно сползал ему под живот, и только меч-акинак по-прежнему висел в
истертых старых ножнах, и отполированное в ладонях старое костяное навершье
по-прежнему говорило о прозвище "Трехрукий".
Не только доведенные до отчаяния защитники Ниневии - матери городов -
видели обнаженным этот страшный меч.
Он летел впереди скифских орд по всей Месопотамии и указывал скифам
путь в Заречье.
Жители Урарту, Манну и Хатту помнят его смертоносный взмах. Он сверкал
на широких улицах Аскалона, в разгромленном Рагуллите, в многострадальном
Хорране.
Ассирийцы, вавилоняне, лидийцы, мидяне, иудеи, египтяне - враги и
союзники - равно страшились безудержного набега скифской конницы, осыпающей
противника тучами стрел, разящей пиками, сокрушающей мечами, топчущей
поверженного врага копытами диких и быстрых своих коней. Разгром довершали
лохматые звероподобные псы, явившиеся вместе со скифами от берегов
Борисфена.
Но теперь ярость открытой борьбы остывала, как раскаленный добела
клинок в родниковой воде. Враги разгромлены, союзники вежливы, как бедняки у