"Михаил Литов. Узкий путь " - читать интересную книгу автора

неузнаваемости - благодяря, прежде всего, печатному слову, которому русские
верят больше, чем родной матери, а почти всякий русский писатель непременно
принадлежит какой-нибудь партии, обязывающей его быть догматиком.
Нормальных людей как-то и не видать. И каждый другого освещает лучиком
света в его темном царстве, выводит на чистую воду, меня, работящего,
мысленно ужаснулся Сироткин, выставили кулаком, душегубом каким-то! Не
диво, что такая страна не знает пути к процветанию и попытка гармоничного
развития в ней почти тут же пресекается бунтом, экспроприациями, разными
безумными экспериментами. И еще он мог бы сказать Ксении, что время
революционного юношества прошло, что пылкость Софьи Перовской и Кибальчича
в наши дни выглядела бы умственной недостаточностью и не ей, Ксении,
воображать себя грозой сильных и неправедных мира сего.
И все же страна не более чем место, куда он не просился, но где ему
выпало несчастье жить, а Ксения была и остается испытанной подругой, от
которой он не без оснований ждет тепла и участия. Сегодня она исказила его
образ, представила его мироедом, скорпионом, каннибалом. Но он прощает ей.
Она не ведает, что творит.
Он смутно чувствовал, что Ксения и сама бы уже не верила в собственный
пафос, если бы за ним не стояло нечто другое - глубокое, мощное,
загадочное; он чувствовал, что это другое касается и его, что оно не просто
связывает их новыми или возрождающимися нитями, а указывает на их общий,
древний и вечный корень, мешает им разойтись в разные стороны и заставляет
произносить слова, не производящие впечатления, что они хорошо обдуманны.
Они уже не спорили, или не столько спорили, сколько испытывали опасливую
потребность дожить до особого, пока лишь чуть-чуть брезжащего вдали момента
в этом кажущемся споре и потому цеплялись за слова, которые помогали им
цепляться друг за друга. Сироткину дело представлялось именно таким
образом, и хотя он не был уверен, что Ксения так же думает о происходящем
между ними, ему казалось, что они неумолимо движутся не к согласию даже, а
к грандиозности какого-то общего, единого для них впечатления и ощущения,
испытания и мечты, счастья и страдания. Его как волчий аппетит прожигало
предвкушение той бездны кошмаров и запретных наслаждений, которая
разверзнется у них под ногами, и того упоения нездешней чистотой, которую
они сподобятся лицезреть, достигая мира праведников и ангелов. Он сжимался,
замирал, чтобы скрыть нетерпение. Он намеренно придавал взгляду насмешливое
выражение, чтобы нежность не излилась прежде времени из глаз и не вспугнула
женщину. Он даже неприлично и бессмысленно насвистывал что-то фальшивое,
явно предлагая Ксении думать о нем хуже, чем он в эту минуту заслуживал.
Однако он понимал: чтобы действительно не отпугнуть ее, чтобы неосторожным
движением или словом не обратить в бегство от надвигающейся истины,
необыкновенной и жуткой, он должен забыть о несправедливости ее обвинений и
глуповатой наивности ее пафоса и самого себя в предельной искренности
разложить перед нею, выворачиваясь наизнанку.
Хорошим или скверным он явится ей в этом самообнажении? Конечно, он
знал правду о себе, которую иначе как горькой не назовешь. Слезы
запросились на глаза, и он слабым движением поднял руки к лицу, чтобы
вытирать их, как только они станут появляться. Его мучения составлялись
заботливой и трусливой мыслью о заработанных им деньгах; судьба капитала,
его доли на счету фирмы "Звездочет", превратилась, как он теперь думал, в
его собственную судьбу, и если государство каким-то образом, несомненно