"Михаил Литов. Прощение " - читать интересную книгу автора

коротком халатике, навевавшем на меня ощущение, что она как-то оглушающе
крепко обнажена и боевита, даже воинственна на манер амазонки. Она что-то
еще делала, доделывала, подготовляла, повернувшись ко мне спиной, и
молчала, и была спокойна, потом размеренным, ничего не выражающим, ничего
не говорящим, привычным и бездумным движением над моей головой погасила
свет, и среди черной тьмы я осознал, что она села рядом со мной и
раздевается, и стал делать то же самое.

----------------

Я не сбросил маску, не разоблачился, не отбил на своем челе клеймо и
не вскричал: Гулечка, вот я каков. Я понял эту свою девушку, ну, скажем,
испил ее как некую горькую чашу. И мог теперь всего лишь констатировать
прискорбный факт, что воззрения Гулечки на брак, на роль и призвание
современного мужчины и прочее в этом духе так же мало выстраданы, как мало
будет у меня желания танцевать на собственных похоронах, и есть плод
воспитания убожеством, внешним и внутренним, есть заставка, которой она
отгородилась от всего, что способно опровергнуть ее взгляд на положение
вещей. Ее воззрения - что они, если не хладнокровное и почти
бессознательное, слепое и покорное следование общепринятому шаблону, а в
сущности, чему-то скроенному из осколков некогда действенных и разумных
правил, нынче выродившихся и получивших карикатурный облик? Девушка хочет
быть свободной, открыто выражать свое мнение, ни в чем не ущемляться
мужчиной, а то и верховодить им, - и чтобы иметь экономические основания
для такого рода свободы, она во всеуслышание заявляет, что готова перейти
на содержание к мужчине и быть его фактической рабой; естественно, втайне
она рассчитывает поправить свои дела за его счет и в скором времени
осуществить все проекты своего свободомыслия. Что ей до того, что она
поступает подло и вероломно? При своем небольшом мозге и скудном запасе
духовных сил представительница слабого пола даже не сознает, как правило,
что такого рода действия гибельны прежде всего для ее собственной натуры,
для того, что еще осталось в этой натуре живого.
Своротить Гулечку с проторенной дорожки грез, в которых мерещилась ей
правда жизни, борьбы за существование, все те суровые истины, что любят
провозглашать якобы умудренные житейским опытом балаболки, могло разве что
повальное вымирание мужчин, на которых в естественном порядке
сосредоточились ее поиски. Гулечка не буйствовала в ловле счастья, она была
для этого слишком рассудочна, однако, забрасывая свои тихие сети, она
ведала, что творит, и умела ловко отсевать попадающий в них хлам. Я же был
мечтателем иного склада. Я уже говорил, что ненавижу свои жалкие
обстоятельства, но эта ненависть не мешала мне по-своему упиваться
собственной неприкаянностью, гордиться ею как некой печатью, отмечающей мою
избранность. В своей невидимой для Гулечки роли я простирал к ней руки,
спорил, распекал ее за глупость, я горячо и убежденно философствовал перед
нею, излагая уникальную мысль о превосходстве духовных ценностей над
материальными. Но когда я, одолеваемый жаждой от умозрительности перейти к
реальному обладанию, выходил на сцену, где Гулечка была и зрительницей и
участницей, я надевал маску, пока еще более или менее прикрывавшую мою
сущность ничтожного пескаря, запутавшегося в ее сетях. Я старательно и
бодро разыгрывал перед своей подругой загадку, ибо только загадка