"Михаил Литов. Прощение " - читать интересную книгу автора

- Да не надо, Гулечка, - почему-то отчаянно упирался я. - Я время
хорошо чувствую...
- Хватит молоть вздор, ведь не маленький.
- Нет, правда, я не пропущу... время хорошо чувствую!
- Иди. Через час, запомни.
- Постой... Ты не передумаешь? Все-таки целый час, Гулечка, ты...
Я подзатих, вовсе смолк в ее внезапной пасмурности, которая так и
пошла на меня волнами.
- Ну, договаривай...
- Да что уж... - замялся я.
Ее кривая улыбка, отлично различимая в темноте, испугала меня. Моя
глупость могла все погубить.
- Нет, ты договаривай, - настаивала она, усмехаясь.
- Ты протрезвеешь...
- Тебя упрашивать? На колени перед тобой становиться?
- Ну зачем ты так?
- Я не хочу тебя отпускать.
- Я иду, иду... Через час... В общем, тихонько постучусь... ты только
не передумай, отвори дверь. Маму успокой. Мама ничего не скажет, может, и
не заметит ничего. Иди, я немного постою здесь.
- Здесь не стой, - сказала она.
- Почему?
- Могут увидеть. Как ты мне надоел! Иди наконец!
Ее каблучки зацокали по каменным ступеням, понесли ее вверх,
непостижимо затихая где-то над моей головой. Я сунул руки в карманы пиджака
и пошел бродить вокруг рынка, между гаснущими домами, среди запоздалых
прохожих. Не время было гадать, что подумает Жанна о моем ночном
отсутствии.
Я не обольщался, понимал, что Гулечкина внезапная вспышка вызвана не
чем иным как пьяненьким азартом, но я верил, глядя в пропасть ночи и словно
бы что-то в ней прорицая, что близок полный переворот, полная счастливая
катастрофа, от которой уже никогда не будет освобождения. Я был счастлив и
хотел немедленно к Гулечке. Ее жизнь представлялась мне глубокой тайной.
Я постучал, и она сразу открыла, будто ждала под дверью. Мы молча
посмотрели друг другу в глаза; мне казалось, тысячи ветров сорвали с меня
одежду и я стою перед ней голый. А в прихожей наивно, по-детски воняло
мочой, сновали коты, которые не останавливались, а только поворачивали на
ходу голову и бросали на меня хмурый изучающий взгляд. На бугристых стенах
висели ведра, велосипеды, примусы, в углу стоял коричневый допотопный
комод, и в нем что-то поскрипывало и омерзительно пищало. К комнате, куда
она меня привела и где велела сесть прямо на кровать, на близкое наше и уже
неотвратимое ложе утоления, пасмурно горел ночник и было кое-как
прилизанное и приглаженное усилиями наведения порядка убожество обстановки,
всех этих издерганных стульев, шаткого стола, щербатых подоконников, этого
мутного зеркала с разбросанными под ним аксессуарами гулечкиных драм борьбы
за красоту. Теперь я не испытывал особенного волнения, или оно было слишком
глубоким, чтобы я понимал его. Мне забавно было думать, что за стенами
вокруг меня спят люди, мама мой Гулечки, соседи, детишки и животные, и в
простоте душевной не ведают о моем вторжении. Я сидел на кровати, а Гулечка
бесшумно двигалась по комнате, удивительно быстроногая, мирная, родная, в