"Михаил Литов. Прощение " - читать интересную книгу автора

это делал, и не только игра, но и самая обыкновенная жизнь, подогретая
совсем не той страстью, какой я хотел. Мне очень важно было взглянуть
вблизи на то, чем до сих пор я любовался лишь издали. И я это совершил.
Прекрасно! Но там, наверху, игра продолжалась, и Гулечка скорее всего не
догадывалась, что внизу я делаю совершенно другие вещи, никак не связанные
ни с партией, ни с тем, о чем мы перед тем говорили. Какое-то мгновение я
жил как бы скрытым образом, в тайне и сам творил тайну. Так не возможно ли,
чтобы и самое заветное, окончательное совершилось без прерывания такого,
судя по всему, необходимого Гулечке обыкновенного и правильного течения
жизни, совершилось так, чтобы она не вполне и поняла, что именно с нею
совершается?
Я чувствовал, что положительный ответ тут вероятен при всей своей
наглядной необоснованности. Да, да, это может быть! Моя любовь тотчас
перестанет быть безответной, если она сейчас является таковой, как только я
пусть самым что ни на есть скрытым образом, понятным и ощутимым мне одному,
прискоснусь к источникам и, обращаясь с ними искусно, получу все чаемые
удовольствия. Но как это сделать? Я сознавал, впрочем, что дело не в
технике, не в том, как я буду это делать, и моя пытливость, заглядывая в
будущее, определяет, довольно ли с меня будет, когда я это сделаю. Так
стоял вопрос, и я уже знал утвердительный ответ на него. Да, с меня вполне
будет довольно, если я возьму Гулечку, даже и не подозревающую, что я ее
взял. А чего еще желать?
Нашествие игроков смело меня со сцены, я сидел в темном зале и тихо,
как в норке, приходил в себя. Я незаметно и безболезненно для кого бы то ни
было перекочевал из рязряда активных участников турнира в зрители и сам не
очень-то уловил, как это произошло. Когда с оживленным смехом спортивного
азарта ввалились Кира, заместитель и прочие, я все еще упивался погоней за
пешкой, уже даже несколько затасканный и загнанный, впавший в своего рода
маразм. Им, истинным игрокам, Августа прокричала что-то веселое,
приветствуя их, а я скромно выбыл из этого спектакля, спустился в зал и
подсел к зрителям. Кира, правда, несколько времени спустя отыскала меня и
осведомилась, почему я не играю, но все это был вздор, утомляло и
раздражало, я передернул плечами и в довольно резких выражениях отказался
играть, сославшись на головную боль. Кира ушла. Она отстала. Обосновавшись
в лучах юпитеров, Кира размышляла над интригами противника и фигурками
своей деревянной армии, над рядами пешек, которые держались в ее пальчиках
гораздо лучше, чем в моих.
Я вдруг вспомнил, что разгромно проиграл Гулечке, но это тут же
забылось. Я отдыхал после всех тех взрывов, что потрясали мою голову, пока
я находился на сцене. Как в старой доброй сказке, я нечаянно касался ее
руки, берущей фигуру, и это не забудется никогда, и до конца своих дней я
буду спрашивать себя, чего касался в тот миг, когда она "ела", как это
называется у шахматистов, моего слона или коня. Правильной и разумной была
моя мечта забраться под стол и поцеловать ее ногу. Но греза лопнула,
разбилась о мою застенчивость. Даже почти не на виду у нее, укрывшийся от
нее доской стола, я не преодолел проклятую робость, не посмел довести до
конца задуманное и все, до чего я поднялся, это жадно попучил глаза на
открывшиеся зеленые чудеса.
И вот теперь я изобретал комбинации, трепетно вооруженный новым
знанием о необходимости применения скрытых мер и получения тайных