"Михаил Литов. Прощение " - читать интересную книгу автора

лет? Через сто, через тысячу?


Глава вторая

Кира, которая немногим толще глистов, паразитирующих в ее утробе,
сообщила мне, что в заводоуправлении состоится шахматный турнир и они с
Августой в нем участвуют. Я принялся воображать серию блестящих побед,
ожидающих Гулечку, и размахнулся до того, что представил побежденным и
себя. Но как бы не вышло, что для нее это будет лишь одна из многих побед,
удовольствие от которой, да и то сомнительное, испытаю по-настоящему только
я. И мне пришло в голову, что выгоднее и приметнее будет как раз, если я ее
обыграю.
Это привяжет ее ко мне, побитая, она побежит за мной как собачка.
Впрочем, я как-то и не понимал словно состязательности игры и
конкурентоспособности участников и думал, что весь турнир можно решить
каким-то волхованием любящего сердца. Я пришел к выводу, между прочим, что
Гулечка нетерпима ко мне тем особым, полуфантастическим нетерпением, тем
смешанным чувством невольной любви и как бы принципиальной, как бы
наперекор даже самой себе ненависти, которое заставляло ее копаться в моих
слабостях с целью усугублять их своим давлением. Скорее всего, это было
выдуманное, можно сказать мифическое открытие, державшееся всего лишь на
том основании, что я часто ловил на себе ее насмешливый взгляд. А на кого
же и на что Гулечка смотрела без насмешки?
Меня никто не спрашивал, хочу ли я участвовать в турнире. Очевидно,
мои великие экспедиторские провалы заставляли людей сомневаться и в моих
способностях шахматиста. Однако никто не возразил, когда я подал заявку на
участие. Тут уместно заметить, что мое отчуждение от коллектива достигло,
кажется, апогея, если бы не равнодушие ко всему, что не было Августой, я
наверняка был бы в ужасе и смятении.
На турнир я, надев самое лучшее, чем располагал, притащился гораздо
раньше назначенного срока, поскольку томился каким-то неясным
предчувствием. И моя поспешность получила бесценное вознаграждение: в
пустом зале клуба за отделявшими меня от нее коричневыми, погруженными в
полумрак стульями, на сцене сидела, озаренная неестественно ярким светом,
Гулечка. Я мало знал ее жизнь, ее радости и огорчения оставались скрыты от
меня. И вот теперь она как дитя радовалась мороженому. Она уписывала его,
от наслаждения погрузившись даже в задумчивость и барабаня длинными
пальцами в красное сукно стола. Это была неслыханная удача, я не смел
верить собственным глазам, и на какой-то миг мне мечтательно почудилось,
что ее преждевременное появление в клубе вызванно тем же томлением, что и
мое. В тот же миг я звериным чутьем вожделения, желания, любви почуял, что
совершу сейчас нечто из ряда вон бестолковое, осрамлюсь, уроню себя в ее
глазах совершенно, совершенно до неприязни, отвращения и насмешки. Чтобы
предотвратить худшее, я готов был проделать что-нибудь дурацкое и
анекдотическое, например, выхватить у нее мороженое и сунуть себе за
пазуху. Почему бы и нет? В ту минуту я еще не знал, что ничего яркого и
небывалого в действительности не произойдет, а то, от чего мне все равно
уже было не отвертеться, будет событием, смысл которого раскроется много
позже, далеко не сразу, а для самой Гулечки, может быть, и вовсе никогда. И