"Михаил Литов. Прощение " - читать интересную книгу автора

отложил газету, проделав это куда бережнее, чем говорил со мной, выпрямился
и устремил на меня безмятежный взгляд.
- Да, я скажу, - заявил он решительно. - Скажу, что порядок был при
Сталине. Я не устану это повторять.
Я с досадой воскликнул:
- Опять ты!
Он счел мое восклицание весьма сильным аргументом против его
утверждения и тут же решил пустить в ход все свои незаурядные способности
полемиста.
- Не тебе говорить! Ты не знаешь! А я прошел через все это, через все
эти фазы исторического развития... Люди работали ног под собой не чуя.
Р-раз... Ты это учитываешь? Понял? Это же понять надо, принять близко к
сердцу, только так. Ведь каждый только и смотрит, как бы увильнуть, каждый
норовит отлынивать, прожить за счет других, а когда доходит до дележа, все
тут как тут. Так устроен человек! С этим, брат, не умеючи не поборешься, а
тогда умели, всеми святыми клянусь. Я тебе скажу: опоздать на работу люди
пуще смерти боялись, потому что за это большое наказание полагалось. Это ты
понял? И о простом человеке забота была. Сталин простого человека не
забывал. Каждый год заработки увеличивал, понимаешь? А что нынче за время?
Пищу приличную, барахло разное, чтоб не стыдно было на людях показаться,
исключительно по хорошему знакомству достаешь, а нет связей, жуй говно и
ходи как деревенщина. Нет, ты меня не переспоришь. И люди нынче как звери,
грызутся, сволочи, друг у друга лакомые куски вырывают. Так что, парень, я
за Сталина руками и ногами голосую.
Корней Тимофеевич умолк и победоносно воззрился на меня.
- Здорово ты все выразил, - сказал я.
Его багрово пылающее в полумраке мясистое лицо надулось, мелко и
устрашающе запрыгали желваки, и, казалось, теперь сквозь все поры, сквозь
пыль времен, набившуюся в поры, сквозь усталость, свившую свои морщины на
этом мощном лице, прорвется что-то на редкость значительное, как была сама
по себе значительна внезапная одержимость этого человека.
- Но лучше всего, - изрек он трубно, отчего даже дремавший на
подоконнике субъект вздрогнул, хотя так и не открыл глаз, - лучше всего мне
жилось, когда в Одессе были румыны. О, румыны! С виду, оно конечно,
оккупанты, завоеватели, можно сказать, мракобесы, да и вообще народишко
вздорный, пустой, если так, поверхностно на них поглядеть, но вполне,
доложу я тебе, порядочные ребята, понял ты это? Я при них как сыр в масле
катался, только поспевай денежки считать, и вынес убеждение, что человеку
сподручнее всего проявляться в коммерции. Сметливый человек нигде и никогда
не пропадет! А оригинальный этот народец - я о румынах - слова худого тебе
не скажет, если ты умеешь делать деньги и загребаешь их, к примеру сказать,
лопатой. Сам я румын никогда не обижал. Зачем? При них наш благословенный
город процветал, как никогда. Я открыл свою парикмахерскую и занимался
румынами по части волос, бреешь иного оккупанта, подстригаешь, а он тебе
говорит всякие любезности. Хорошо! И прибыльно. Я как у Бога за пазухой
жил. Публичный дом к тому же завели, а это, я тебе скажу, дело архиважное.
А теперь что? Кто я теперь? Ноль! Теперь я пустое место.
Он размахивал руками и уже как будто не говорил, а пел. Я знал его
речи наизусть. В его расширившихся глазах, как в черной пучине, тонула,
кричала о помощи и никак не могла утонуть неизбывная нездешняя горечь и