"Михаил Литов. Почти случайное знакомство " - читать интересную книгу автора

- Но выходит, ты даже и не предполагаешь, что сам первый мог бы ее
чему-то научить! Получается, ты настолько порабощен греху, что даже не
веришь в свои силы или видишь их нулевыми, и все это настолько, что ты даже
не способен поучить уму-разуму собственную дочь!
Пастухов промолчал. Говоря с Обросовым, дыша одним с ним воздухом, он
вовсе не считал себя порабощенным греху, иначе сказать, сознавал, что
преисполнен греховных помыслов, но не видел в этом настоящего рабства и
безнадежной неисправимости. Ему впрямь легко было с Обросовым. Он
беспрепятственно мог сознаваться в своих винах, тем более что дочь, вокруг
которой он мысленно уже обернулся змеем, находилась далеко и никак не
влияла на него. В то же время образ ее красоты твердо, сжато покоился в его
сознании, и поскольку этот образ постоянно наводил его на мучения, ему
следовало бы вслух признать, что он является рабом красоты дочери. Вот
только он не знал, как в таком грехе каяться, если это действительно грех,
и в самом ли деле достоин наказания человек за то, что он любит красоту
дочери. Наказуемо ли подобное? Почему же не восхищаться дочерней красотой,
некоторым образом не заглядываться на нее? А о том, куда такого рода
любование заводило его, и без того уже было достаточно говорено, так что
словно и нужды не было обременять Обросова новыми подробностями. Стало
быть, Пастухов молчал отчасти беззаботно, отчасти не без достоинства.
Обросов набычился. Ему представилось, что Пастухов хранит молчание в
сознании вины и в ожидании наказания, а это могло означать лишь то, что
Пастухов окончательно распределил между ними роли, несмотря на то, что он,
Обросов, от всякой роли отрицался и усиленно утверждал себя прежде всего
полнокровно живущим человеком.
- О каком таком нашем совместном деле ты упомянул, Петр Васильевич? -
спросил Обросов с мрачным вздохом усталости от житейских нелепиц.
- Мы - книжные люди современной России. Это нас объединяет, тебя и
меня, а нас с тобой - с книжными людьми всех времен.
- Допустим, что так. Но это касается нас с тобой. А при чем тут твоя
дочь? Она, насколько я понял, менее всего принадлежит к числу книжников.
Что же может меня с ней объединять?
Пастухов просветлел лицом и с готовностью ответил:
- Ты привьешь ей любовь к книгам, к чтению.
- Ну, хватит! - воскликнул Обросов. - Иди домой, Петр Васильевич. У
тебя отпуск, отдыхай и набирайся сил. Да разберись, наконец, с самим собой,
постигни свои желания и намерения.
- А вера?
- Что "вера"?
- Мечты, вера...
- Ну что "мечты"? Что "вера"? О чем ты говоришь?
- Ты, Алексей Петрович, давая мне в некотором роде задание... назовем
это так... не сказал обычного своего, то есть о накоплении опыта. Должен ли
я это понимать так, что с накоплением мне следует повременить? То есть что
вера пока не по мне, не для меня... что я не готов или даже не призван, а
то и недостоин нашей веры и наших мечтаний?
Издевается он надо мной, что ли, мелькнуло в голове Обросова. Он
попытался взять себя в руки, намечая уже полное и безоговорочное завершения
разговора; он сумрачно сказал:
- А ходи почаще в тот монастырский дворик, может, все-таки и