"Михаил Литов. Не стал царем, иноком не стал " - читать интересную книгу автора

ее юркой поверхностной туристкой, а его степенным впитывателем зрелищной
истины, познавателем овеянного святостью содержания. Между тем у главного
кремлевского выхода какой-то человек испытующе посмотрел на него и
посторонился, терпеливо пропуская. Борода придавала этому человеку
известное сходство и как бы единомыслие с Миловановым, однако в его
любезности Милованов прочитал не только молчаливый сговор интеллигентов
действовать заодно и с некоторой изысканностью, но и мгновенную
продуманность, которую он отнес исключительно на счет того, что незнакомец
успел рассмотреть в нем особость, выделяющую его даже и из их культурного
слоя, и, пораженный, именно из-за этого уступил ему дорогу. Осознал
Милованов, боковым зрением наблюдая за посторонившимся приятным человеком,
что, может быть, и в самом деле проходит в этих стенах некоторым образом
царственно, этаким Алексеем Михайловичем, а то и самим Грозным. Такая уж у
него внешность. И не Зое, как она ни хороша собой, тягаться с ним. С высоко
поднятой головой прошагал Милованов, теперь уже, после того как
прояснилось, откуда у незнакомца возникла во взгляде изумленная
значительность, не обращая больше на него тайного восторженного внимания.
Возможно, потрясенный господин идет сзади и думает, как повезло
женщинам, худой и толстенькой, что у них столь величавый спутник; гадает,
какая из них добилась чести называться его женой. Его выбор падает на
толстушку. Милованов с умилением покосился на жену. Пухленькая женушка
царя. Милованов медленно забывал о человеке, волей-неволей заострившем его
мысли на собственной персоне. Они еще прошли к озеру Неро, но там темный
туман мешал осмотру, поглощая большие дали этой воды. Милованов подумал,
что очень уж быстро он переходит от раздражения на жену к умилению ею и что
это в сущности похоже на некое бредовое состояние. Но ведь и дело нынешнего
дня обстоит таким образом, что вот он, кремль, надвигается на них высокой
стеной ограды, а минуту-другую спустя они удалятся от него - и не будет
никакого кремля, а будет плохонькое кафе, беспредметные разговоры и затем
дальняя дорога обратно в Москву, в темноте и под усиливающимся снегом, в
тех, возможно, драматических условиях, которые создаст шоферская
неопытность Зои. Им ведь предстоит рисковать. Значит, при такой быстрой
смене декораций, и нужна какая-то быстрота решений, мыслей, даже череда
мало что значащих думок, среди которых может промелькнуть и достойная, и
нечего стесняться все круче забирающего умоисступления и всех этих
скоропалительных перемен настроения. Подумав так, Милованов полнее ощутил
сумеречность своего прохождения сквозь сумерки, где ему не хватало разве
что утепляющих душу и укрепляющих ее страстность огней, каких-нибудь
фонарей, роняющих тусклый свет на его бледное теперь лицо. Он завертелся,
отыскивая более плотную и важную позу для выражения накипевшего, ибо нужно
было, т. е. пришла пора объяснить и кремль, и любушкины туфли, и брошенный
на него из местной человеческой глуши восхищенный взгляд. Но становилось
скользко, и он, задействовавший себя даже с опережением непогоды, упал
после суетной и забавной борьбы в раскорячку. Зоя с Любушкой громко
засмеялись. Смеялся и Милованов, продолжая тяжело проваливаться в снежную
грязь. Зоя, подбежав, поставила ногу на его посравнявшуюся с землей грудь.
Милованов понял, что о дурацких любушкиных туфлях и восхищении ростовчанина
можно не говорить вовсе, а в отношении кремля еще много остается неясного.
Любушка весело объясняла, как выглядит со стороны созданная Зоей
карикатура: