"Михаил Литов. Картина паломничества " - читать интересную книгу автора

дерева. И так меня согнуло, что я... поник. Как травинка какая-то... Мне
было дадено понять, что я полностью никому не нужен и от участия в полезных
и важных начинаниях отстранен.
- Ах, было дадено понять? - тотчас вскипел Буслов. - И дадено было
именно то, чего ты и прежде уже имел под самую под завязку? Магическая сила
понадобилась, чтобы ты уразумел то, что и так уже отлично знал и понимал?
Ты смеешься надо мной? Да?
- Ну ладно, ладно, - успокоительно замахал руками Чулихин, - пошутили
и будет.
- Я одинок, - упрямо говорил Лоскутников. - Не приснилось мне это, а
правда, чистая правда, что я был ночью под луной как ненароком
вывернувшийся из земли червь. Но не я ужасен и отвратителен, а человеческая
жизнь ужасна и отвратительна. Мы появляемся и скоро исчезаем без следа, и
нам на что-то дан разум, а на что, кто скажет? Чтобы понимать всю
бессмысленность нашего существования? И ты одинок, Буслов. Почувствуешь
это, когда будешь по-настоящему умирать. А я-то думал, что только всего и
дела что вскипеть возле неких истин, заразиться ими, заболеть, стать
одержимым. Нет! Тут побольше что-то, пострашнее... А еще говорят, что мир
устроен просто и законы человеческой жизни - все равно что геометрия. Это
для кого как! Если меня так крутануло, то где же мне теперь искать эту
простоту и геометрию?
- Слушай, это все каша словесная, - перебил живописец раздосадовано. -
У тебя каша в голове. Зачем все мешать в одну кучу? Идеи, истины некие и
одиночество человека, его страх смерти - это далеко не одно и то же. Не
путайся сам и не пытайся нас запутать.
- А корень один у этих разностей, - твердо возразил Лоскутников.
- Укажи на этот корень.
- Он здесь, - стукнул себя Лоскутников кулаком в грудь. - Яснее
выразиться не могу, не умею. Я не писатель, не художник. Я умру без всех
этих ваших культурных, творческих туманов. И тогда будет непонятно, для
чего я жил.
- Кому будет непонятно? - зло усмехнулся Буслов.
- Здесь, - опять стукнул себя по груди Лоскутников, - в этой грудной
клетке, которую будут жрать черви, будет непонятно.
Чулихин засмеялся:
- Все врешь! Червям будет очень даже понятно!
- Я на корень тебе указал, - проговорил Лоскутников строго, - а дальше
ты уже суди и ряди собственным умом. Добавлю лишь одно: между нами
непреодолимая стена.
Живописец пожал плечами. Он не видел ничего непреодолимого между
людьми, не видел и особых различий, кроме тех, которые отделяли их,
паломников, от толпы. Буслов почувствовал эту его братскую нераздельность с
ним и потому поутих и не стал дальше сердиться на Лоскутникова, который,
казалось, все плотнее и жестче обустраивался в их путешествии источником
неизбывного для него, Буслова, раздражения.
Они наспех поели, собрали вещи и выступили в путь, еще ранний по
времени, но как будто и слишком неопределенный, могущий начаться, как и
оборваться, в любое мгновение. У них была реальная, поставленная Чулихиным
цель после источника достичь монастыря, но если источник не мог не
существовать просто потому, что туда уверенно направлялись толпы народа и с