"Михаил Литов. Картина паломничества " - читать интересную книгу автора

перевороту, а Лоскутников, судя по всему, готов совершенно, следует выбрать
между инвалидом и писателем, заключив их в кавычки, т.е. мысленно превратив
в типы или, если угодно, в архетипы, после чего реальному инвалиду
останется лишь предупредить образовавшегося перед ним искателя приключений,
что "инвалид" способен порассказать о тайнах бытия ничуть не меньше того,
кто Бог знает по какому праву взял на себя роль "писателя". Посмотрите и
рассудите, мил человек! воззвал извивающийся в коляске обрубок. Я лишен
некоторых конечностей, страдаю и хочу куска хлеба. Разве с этим можно
спорить? А какая бесспорность в том, чтобы объявить себя писателем и
подавать о себе весть расписными афишками?
Лоскутников попритих, как перед грозой, затаился темноватым полем, на
котором и слабый вздох неба уже зашевелит словно бы в смертельном ужасе
тонкую траву. Сам он ничего не написал, но думал, что непременно напишет,
хотя бы мемуары, а потому писатели были ему интересны. Книжек обрисованного
афишей господина он не читал, но это практически ничего не значило в
сравнении с важностью в его глазах писательского статуса этого человека, не
иначе как из тщеславия вздумавшего побывать у своих провинциальных
поклонников. Лоскутников несколько времени напряженно размышлял, выбирая:
посидеть в кафе или пойти на встречу с писателем?
Наконец, не приняв твердого решения, вообще ни на что не решившись, он
все же вошел в театр, куда уже стягивались туземные мыслящие силы. Какая-то
маститость и сноровка человека, знакомого с большими внутренними подвигами
размышления, неожиданно проявилась в Лоскутникове, даже и в его движениях,
в тех позах, которые он принимал, там или здесь остановившись. Теперь он
уже был не праздношатающимся, который убивает время, напрасно отделяющее
его от встречи с любовницей, а в некотором роде как бы официальным лицом,
представителем местной мысли и духовности. Писатели, родившиеся в этом
городе, не достигли великой славы и известности, а святые, подвизавшиеся в
древности в здешних монастырях и окрестных пустынях, остались, что
называется, местночтимыми. Но у жителей была горделивая любовь к своему
городу, которая могла, как предполагал Лоскутников, перед заезжим
литератором вылиться и в настоящий патриотизм. Поэтому Лоскутников всем
нутром набирался каких-то значительных фраз, которые могли бы придумать и
написать его земляки писатели, и даже как будто проникался духом откровений
и умных молитв, творимых, наверное, в тех землянках, какие откапывали себе
Христовы подвижники в окрестностях тогда еще средневекового города.
Лоскутников никогда и нигде на рожон не лез, а тут допускал мысль, что
встанет и скажет веское слово. Он уже в самом деле для этого созрел. И если
пока не получалось с романом, то почему же не попробовать для начала хотя
бы в слове выразиться перед миром?
Аудитория собралась большая, она растягивала, как резину, скудное
пространство зала. Скрипело на деревянных сидениях множество более или
менее случайных зевак, полусумасшедших старушек, важничающих дам, но
попадались и мужчины той особой провинциальной русской внешности и
просвечивающей в глазах внутренности, которые удержат государство в
нормальном состоянии при любых напастях, - не смотри, что они пока только
раскачиваются, скрывая душу! Один маленький, бедно одетый старичок в первом
ряду сидел, уткнув локти в колени, а лицо спрятав ладонях, его жизнь
угасала, он медленно и печально умирал, и ему было уже не до
разглагольствований заезжего писаки и заготовленных на подобный случай