"Дмитрий Липскеров. Осени не будет никогда" - читать интересную книгу автора

делал это всего лишь три раза в день, отчего злился на Антониду
нечеловечески.
Парализованный ниже пояса, он лежал в маленькой комнате с тяжелыми
шторами, что занавешивали окна от будней и праздников, и злился. Сквозь щель
приоткрытой двери в его волосатые ноздри втекал божественный блинный запах,
рот был полон слюны, а зубы скрежетали в ярости. Шашкин был уверен, что его
супруга нарочно затягивает процесс подготовки кормления, дабы позлить мужа и
довести того до голодного обморока. Да что говорить, не обморока, а смерти!
Не может простить, думал Шашкин об Антониде. Не может уняться в ней
ревнивый пыл!..
Голодный Иван потрогал низ живота. В руке чувствовался некий
продолговатый предмет, сам же предмет руки не ощущал.
- Ы-ы-ы... - тихонько провыл парализованный.
Кроме этого "ы-ы-ы", Шашкин ничего не произносил уже много лет, хотя
исправно обывательски мыслил.
История Ивана Шашкина была чрезвычайно проста и по-своему трагична. Уже
будучи женатым на Антониде и, имея от нее приплодом мальчика и девочку,
соответственно семи и восьми лет, он в годовщину славной победы Красной
армии под Сталинградом прибыл на улицу имени этой самой Красной армии и,
сокрытый ночью, полез по водосточной трубе к окну светловолосой Машеньки,
родной сестры Антониды. Зачем он полез по водосточной трубе, никому не
известно, поскольку Машенька и так его пускала, через дверь, доверчиво даря
свояку тепло своего молодого тела.
- Пьян, что ли, был? - допытывалась Антонида, забрав мужа из больницы.
- Ы-ы-ы... - отвечал Шашкин, отчетливо помня, что тогда и не пил вовсе,
может, пара пива бултыхалась на дне желудка.
"Зачем?! - спрашивал он сам себя долгие годы. - В сорок лет, как
обезьяна какая-нибудь!.. По молодости не лазил, а здесь и трезвый, и на
Доске почета висящий".
"Ух!" - злился он до слез от беспомощности. И ладно бы труба не
выдержала, так нет, металл даже не заскрипел, просто из окна шестого этажа,
всего-то два до Машеньки оставалось, явилась из окна швабра и в лицо его
принялась тыкать гнилой тряпкой. Шашкин до сих пор помнил запах этой
грязной, не полощенной после кошек тряпки... Не от ударов, а от сего
нестерпимого запаха сознание его помутилось, горло сковало спазмом удушья,
руки в мгновение одно потеряли силу, и он мешком рухнул на асфальт...
С того дня жизнь Шашкина стала скучной, с постоянными мыслями о
суициде. Но на смертоубийство собственного организма воли не хватало, а
потому половина Шашкинского тела продолжала жить, и радостью ему лишь одно
осталось - трехразовый прием пищи.
Через шесть лет после трагедии он, наконец, нашел ответ, отчего в ту
ночь полез по трубе, и сказал его про себя громко: "А по широте душевной,
Машеньке в подарок восхождение!"
Антонида давно уже простила мужа-изменщика, лишь за муки его единые,
дети выросли и уехали кто куда, а она часто засиживалась вечерами у окна и
думала о муже, как о сердечном, хоть и распутном существе.
"И язык ему какой-то студент-практикант криво пришил. Не говорит с тех
пор страдалец!"
"Уж такая доля у русской женщины, - выводила Антонида, - всякого скота
жалеть..."