"Яков Липкович. Хлеб и камень (Рассказ) " - читать интересную книгу автора

3

Дома меня встречает сердитая Луша. Она хватает меня за руку и тащит к
буфету. Я упираюсь изо всех сил. Догадываюсь, что она наткнулась на следы
моего хлебного воровства. Так и есть. От волнения Луша издает какие-то
невнятные, утробные звуки и кивает головой на аптечку. Краска бросается мне
в лицо. На верхнем выступе лежит та самая буханка, от которой я лихо
отмахнул толстенный ломоть. Вижу и кончик нашего большого кухонного ножа.
Такое со мной впервые. Обычно я успеваю все положить на место. Мне понятно
Лушино возмущение. Она очень боится, как бы родители не заподозрили ее в
краже хлеба. Сама она лишнего куска не возьмет. Мама говорит, что из всех
домработниц, которые были у нас, Луша самая честная...
- Кому таскаешь хлеб? - спрашивает Луша очень близким, почти у самого
моего носа, мельканием пальцев.
- Никому, сам съел, - отвечаю я.
- А не врешь? - сомневается она.
- Хочешь побожусь? - я смотрю ей прямо в глаза. - Вот смотри! - и
мелко-мелко крещусь.
Она вдруг обнимает меня и прижимает к своему теплому упругому боку.
- Сейчас будешь обедать или подождешь маму? - спрашивает она.
- Подожду, - отвечаю я, почему-то решив, что другой ответ может вызвать
подозрение. Дескать, раз поел, значит, сыт.
Пока Луша наводит порядок после меня на верхних полках буфета, я
мыслями переношусь к пригорку, к закадычной шестерке. Наверно, сидят и ждут,
когда я принесу им шесть здоровых кусков хлеба, по ломтю на каждого. Так и
просидят зря до позднего вечера, не спуская взгляда с нашей калитки.
Но я не выйду к ним ни сегодня, ни завтра, ни послезавтра, никогда,
потому что не может быть и речи о том, чтобы вынести из дому сразу столько
хлеба. Ничего не изменится и тогда, когда мы получим очередную посылку с
четырьмя буханками. Две из них мы железно отдадим: одну - хозяйке дома, у
которой снимаем флигель, и одну маминой подруге, тете Мане, оставшейся с
тремя детьми после смерти мужа, известного художника. "Так надо", - отвечает
мама на мои недоуменные вопросы. "Кусок в горло не полезет", - по-своему
растолковывает мне Луша. Вот и остаются нам на полмесяца все те же две
буханки. А нас с Лушей - трое едоков.
Мысль о том, что я больше никогда не выйду на улицу, страшно угнетает
меня. Я чувствую всю безвыходность своего положения. Нечто похожее, наверно,
испытывает человек, приговоренный к пожизненному заключению.
Больше того, прямо с сегодняшнего дня я обречен на гнетущее
одиночество. Взрослые, конечно, не в счет. Никто не может заменить мне ребят
с улицы - ни мама, ни Луша, ни старуха-хозяйка с их скучными делами и
заботами. Одна только пятнисто-рыжая трехногая кошка, вот уже несколько
месяцев прижившаяся на нашем дворе, я надеюсь, составит мне компанию,
разделит со мной мое добровольное заточение. Она так же, как и я, а может
быть, и больше, боится улицы. Несмотря на свою короткую кошачью память, она,
наверно, хорошо помнит, как после одной незадачливой уличной прогулки
приползла на наш двор, волоча перебитую лапку. Мне и сейчас жалко Мурку -
так, не мудрствуя лукаво, назвал я кошку, тем более на моих глазах у нее
сперва заживо гнила, а потом отсохла, а потом отпала задняя лапка.