"Семен Липкин. Записки жильца" - читать интересную книгу автора

Отойдя после возвращения из эмиграции от активной политики, Цыбульский
все эти годы любовно и почтительно, в беседах с тем же Костей, вспоминал имя
Гринева, вспоминал, как тот, еще будучи студентом, руководил чтением
участников кружка, а читали они все подряд - и Степняка-Кравчинского, и
Рубакина, и "Овода", и "Записки из Мертвого дома", и книгу Карла Каутского
"Экономическое учение Карла Маркса". Вспоминал он и такой эпизод, а Костя с
упоением слушал.
Гринев (в то время - товарищ Мика) сочинил текст листовки. Ее
отпечатали в подпольной типографии, а Цыбульскому было поручено ее
расклеить. Вот и пошел он поздней ночью по пустынной улице, в одной руке -
листовки, в другой - ведерко с кисточкой. В начале Провиантской он услышал
шаги. Цыбульский вбежал в подворотню. Выглянув через некоторое время, он
узнал нескладную фигуру длинного и тощего Гринева. "Что вы делаете здесь,
товарищ Мика, вы все испортите, идите домой!" А Гринев: "Я не могу сидеть
дома, когда вы в опасности. Возьмите меня в помощники". И как ни противился,
как ни сердился Цыбульский, а Гринев пошел с ним вместе и правой, с детства
парализованной рукой поглаживал листы, только что приклеенные Цыбульским к
стене.
Еще рассказывал Цыбульский о том, как умно и хлестко спорил Гринев в
Париже с Лениным, как однажды он повез их, рабочих-эсдеков, по дешевому
летнему тарифу из Парижа в Швейцарию, чтобы познакомить с Георгием
Валентиновичем, и,когда, они, сойдя с поезда, добрались до виллы, к ним
вышла дочь Плеханова, извинилась и сказала, что отец не может их принять, он
болен. Вероятно, так оно и было на самом деле, но Цыбульскому почему-то
стало горько на душе. Теперь, оказалось, Гринев пошел с большевиками, стал
пораженцем. В большой, о четыре окна, библиотеке Помолова, где нелегальный
спал на кушетке (утром ее уносили в комнату Кости), Цыбульский проговорил с
ним всю ночь. Эти два человека еще любили друг друга любовью памяти, но уже
далеко расходились их дороги. Впоследствии Цыбульский много думал о Гриневе,
особенно когда начался процесс правотроцкистского блока. Смешно было
сомневаться в преданности Гринева революции, в его бескорыстии. Но
получилось так, что его непрактичность в обыденной жизни стала и
политической непрактичностью - и даже глупостью, когда ему выпало заниматься
государственными делами. Например, он изобрел пятидневку, от которой вскоре
пришлось отказаться. Он мыслил остро, но не сильно. И все же не мог понять
его Цыбульский, не мог понять, зная честность и смелость Гринева, его
панегирик Сталину, напечатанный в центральной газете еще в 1933 году.
Цыбульский был знаком с десятком видных деятелей партии. С одним он
сидел в тюрьме, с другим встречался в эмиграции. Он знал Мартова, чей
приобретенный в магазине готового платья пиджачок топырился разнородными,
подчас противоречивыми, но ловко наперед составленными резолюциями, знал
двух его симпатичных братьев, которых ласково именовали "мартышками", знал
Потресова - холодно-вежливого, замкнутого, заикавшегося, похожего на
нотариуса из французских романов, знал Ираклия Церетели - кавказского
златоуста, осторожного, нервного, легко обижавшегося, знал вальяжного,
холеного, по-русски рыжеватого Стеклова-Нахамкиса, неверного в дружбе,
плясуна и женолюба, знал Троцкого - обворожительного до гениальности, на
необычных, высоких каблуках (чтобы казаться выше ростом), громкоголосого,
надменного, с недобрым, умным, царственно-пронзительным, не ожидающим ответа
взглядом. Несколько раз он видел и слышал Ленина, однажды беседовал с ним