"Виль Липатов. Житие Ванюшки Мурзина или любовь в Старо-Короткине" - читать интересную книгу автора

все болты и гайки надо было докручивать, доверчивать, укреплять. Значит, на
Минском заводе тоже по-своему думали: "Мы тысячи тракторов выпускаем, нам
каждую гайку докручивать - переходящего Красного знамени лишаться, а вот
какой-нибудь Иван Мурзин гайки и болты запросто докрутить может. Трактор у
него один..."
Первые дни на раннем сенокосе Иван проработал нормально, как и было
задумано, все записывал в маленьком блокнотике, посматривая на часы:
дескать, в чем это собака зарыта, что все трактористы нормы систематически
выполняют на сто сорок процентов, а вот Гришка Головченко - аж на двести
три. В конце рабочего дня приходила девчонушка Верка Хуторская, деревянным
двухметровым "циркулем" измеряла Ивановы достижения.
- Вы молодцы! - говорила она Ивану по-старинному на "вы", хотя была на
год старше. - Обратно сто сорок два процента.
- А у Гришки Головченко? Она тяжело вздыхала:
- Двести один...
Весь ранний покос, до последнего стога, проработал Иван, пока не понял
окончательно, как выполняют норму на двести процентов некоторые отдельные
товарищи, то есть Григорий Головченко. Впрочем, в последние дни не до его
гектаров было Ивану. В доме преподавателя литературы Марата Ганиевича
Смирнова дела происходили почище покосных гектаров.
Через два месяца и семнадцать дней жизни с Любкой Ненашевой
преподаватель Марат Ганиевич запоздно и переулками пришел к председателю
сельсовета Елизавете Сергеевне Боковой, чуткой женщине. Она первого мужа на
фронте потеряла, второго похоронила сама, жила в комнатенке колхозного
общежития для новоселов, ела в столовой, носила черные платья и серые
косынки, вечно не вылезала из резиновых бот. Деревенские дела Елизавета
Сергеевна знала наизусть, ночью разбуди - расскажет, до всего сама доходила,
все брала к сердцу. Сев напротив председательши, Марат Ганиевич минут пять
молчал, красный как рак, глядеть на Елизавету Сергеевну от неловкости
боялся, но отзывчивая женщина улыбкой, тихим голосом, деликатными вопросами
понемногу разговорила Марата Ганиевича.
- Дело, видите ли, так сказать, такого свойства, когда даже
аналитическому мышлению, понимаете ли...
- Не волнуйтесь, будьте добры, Марат Ганиевич! Поверьте: нет такого
затруднительного дела в нашем обществе, которым нельзя было бы поделиться с
другим равноправным членом нашего общества. Конечно, которые бабы любят
встревать в чужие дела... - Здесь она вовремя спохватилась. - Будьте
предельно откровенны, Марат Ганиевич, предельно!
- Жена... Жена, понимаете ли... Я, Елизавета Сергеевна, как гражданин и
педагог придерживаюсь, конечно, широких взглядов на институт брака. Как
гражданин и педагог... А тут - два месяца беременности!
- Понятно, голубчик, понятно! - Бокова, которая раньше тоже
учительницей работала, скупо, но ласково улыбнулась Марату Ганиевичу. -
Итак, вы близости с женой до регистрации брака как целомудренный человек не
имели, а тем не менее...
Елизавета Сергеевна нетерпеливо поднялась, потому что сложные вопросы
привыкла решать на ногах и на ходу - между одним концом деревни и другим, на
хорошей скорости. Сейчас ей, конечно, было очень тесно между печкой и шкафом
с пятью книгами, но председательша все равно начала бегать. Однако говорила
она по-прежнему веско, обоснованно: