"Виль Липатов. Серая мышь" - читать интересную книгу автора

родную Обь - все было одинаковым в их судьбе, пока война не развела по
разным подразделениям! Ванечку зачислила в пехоту, братьев - в танковые
войска. А после войны еще одно разделение - сержанты Кандауровы вернулись
на шпалозавод, а уволенный из армии старший лейтенант Юдин пошел скитаться
по мелким начальственным должностям: был председателем ДОСААФ, артели "8
Марта", заведующим клубом, уполномоченным по сбору лекарственных растений,
заведующим магазином, а сейчас работал в спортивном обществе "Урожай".
Тихо было на улице. Славно было. Солнце уж присело заметно к
горизонту, лучи потеряли резкость, приглушились, и теперь было еще
заметнее, чем утром, как хорош этот поселок Чила-Юл. Ласково и мило
светились окна домов, чистота улицы под мягким солнцем казалась комнатной,
деревья пошевеливали свежей листвой, река катилась бесшумно, мирно,
по-равнинному.
- Поднадень, Ванечка, другу майку! - раздался в толпе тихий и робкий
голос. - Я вот принесла...
Из толпы осторожно вышла женщина с маленьким птичьим лицом,
подталкиваемая в спину суковатой палкой бабки Клани Шестерни, приблизилась
к Ванечке Юдину, протянула ему застиранную майку с надписью "Урожай". Это
была жена Ванечки, счетоводша шпалозавода Вера Ивановна. Отдав мужу майку,
она снова скрылась в толпе, незаметная и серая, как соловьиха, согнутая и
уже старая-старая, хотя ей не было и пятидесяти.
- Поднаденься, Ванечка! - сказал из толпы старик Протасов. -
Поднаденься, чтобы брюхо-то не застудить...
- Прокричался, Ванечка? - негромко спросил старший из Кандауровых,
брат Иван. - Надорвал, поди, горло-то!
Пьяные молчали. Давно привалился к забору и подремывал Семен
Баландин, сидел отдыхающе на свежей траве Устин Шемяка, улыбался
растерянно испуганный и бледный Витька Малых. На крыше шпалозаводской
конторы радиодинамик пел про Волгу, на которой есть утес, смеялись на
огородах женщины, собирающие к ужину белобокие огурцы, в отдалении скрипел
колодезный журавель.
- Наше терпенье кончатся! - прежним тоном сказал старший брат Иван. -
Ты, конечно, человек раненый, геройский, Ванечка, но тебе надо укорот
дать. Семена Василича будем в больницу класть, Устина мы, конечно, из
бригады сволим, ежели будет продолжать, а с тобой что?.. Как на тебя
управу найти, если ты от району работашь?
Голос Ивана Кандаурова был тих, заботлив, серые глаза в меру
жестоковаты и в меру печальны, обожженное лицо казалось особенно страшным
оттого, что было спокойно. Братья по-прежнему стояли тесно, загораживая
весь тротуар, касались плечами друг друга, а пьяные, слушая неторопливую
речь Ивана, понемногу повертывались к Семену Баландину с таким упрямством
и необходимостью, как повертывается к солнцу желтый подсолнух.
- Семен Василич, а Семен Василич! - громко позвал Устин. - Очнись,
Семен Василич!
Снижающееся солнце било в опухшее, водянистое лицо Семена Баландина,
высветляя громадные мешки под глазами, растрескавшиеся до крови сухие
губы, щербатый рот. Приплюснутый к забору, раздавленный собственной
тяжестью, Семен все-таки оторвал голову от лацкана грязного пиджака,
поглядев на братьев стеклянными глазами, заученным, механическим голосом
спросил: