"Виль Липатов. Серая мышь" - читать интересную книгу автора - Ты не останавливайся, ты дальше иди...
- "Кто такие?.." - печально повторил Устин. - Ну, мы и отвечам: "Стахановцы!" - "Как ваши фамилии?" Ну, мы и говорим: так и так наши фамилии... А они... - Вот это интересно, что они-то? - Они и говорят: "Вот это кто!" Вы, говорят, теперь шибко известные. О вас, говорят, утром сообщенье было, что в милицию попали... - Ну... - Ну и не пустили... Рамщик улыбнулся, расцепил руки. - Теперь скажи, а на совещании-то в это время кто на трибуне выступат? - Ты на трибуне, - ответил Устин. - Ты на трибуне, Прохор Емельянович! Это я в дверь видел. Рамщик Медведев откинулся на спинку стула, хохоча, широко разинул рот, но смех его был вкрадчив, негромок, как бы осторожен. Смеялся он все-таки долго, минуты две, потом сделался серьезным, нахмурив брови, сказал только для сестры: - Вот ты видишь, какой он есть, твой брат Прохор! А ты вчера: "Не буду пельмени лепить!" И опять повернулся к Устину, спросил строго: - Ну а что я с трибуны говорю? - Этого я не могу сказать, Прохор Емельянович! - Правильно! - обрадовался рамщик. - Что я говорил, этого ты услышать не мог, коль за дверью стоял! Ах ты, господи, Семен Василич просыпается... голову, сделал попытку открыть глаза, но не смог - опять уронил голову на мягкие руки. Минуту было тихо, потом рамщик сказал: - Слабый он человек, Семен-то Василич! Я бы на его месте-то да при его-то грамоте - министр! А вот сейчас я умный, а он дурак!.. Характера у него нет, у Семена-то Василича! А у меня - характер... Я правильно говорю, сестра? Сестра рамщика ничего не ответила, а только посмотрела на брата большими блестящими глазами. 7 После медведевского щедрого угощения, после хорошей и крепкой водки знаменитого рамщика четверо приятелей, достигнув той стадии опьянения, когда, как в народе говорят, хмельному и сине море по колено, никого и ничего на свете не боялись. Молчаливые и вздрюченные, с вызовом шли они по поселку. Свесил голову на грудь и покачивался пьяный Семен Баландин, опять потерявший ощущение места и времени, опухший, как вурдалак, страшный мертвенной белизной незагорелого лица; блаженным и радостным был Устин Шемяка, скрежетал зубами в необъяснимой злобе ко всему человечеству тщедушный Ванечка Юдин. Поздно отобедавший, славно отдохнувший, по-воскресному свободный поселок Чила-Юл следил за четверкой десятками глаз - любопытными и |
|
|