"Виль Липатов. Анискин и Боттичелли (Киноповесть)" - читать интересную книгу автора

звали! А Георгий Сидоров даже и при этом не переменился: сидел все такой
же ленивый, медленный, мечтательный, усатый.


Свечерело совсем и в доме участкового инспектора Федора Ивановича
Анискина. Вместе с женой Глафирой он сидел за столом и пил чай - в одной
майке, в галифе и домашних туфлях на босу ногу. Вид у Анискина был
блаженный, счастливый, умиротворенный.
- Ну, вот ты меня дальше слушай, мать, - неторопливо размышлял
Анискин. - Сколько ему, человеку, надо? Поесть, попить, в чистую постель
лечь... Ну, еще там - кино, театр, одежонка целая. Так отчего же такие
люди берутся, что за рубль душу продать ладятся! Может, я, мать, шибко
застарел, а? Может, это мне теперь мало надо?
- Не, отец! - ответила Глафира. - Ты и молодой на деньги просторный
был. Последний рубль, бывало, немощному соседу отдашь, а самим кусать
нечего...
- Я уже забыл, Глафир, какой в молодости-то был.
- А такой же, как и нынче, - ответила Глафира и вздохнула. - Вот
только здорово толстеешь, отец, это не шибко ладно! Как бы на сердце жир
не обосновался... Ты хлеб поаккуратней потребляй!
Анискин задумался, выпятил нижнюю губу.
- Во! До того дожили, - сказал он, - что сам хлебушко потреблять
опасаемся. Ну, вот ты скажи, чего люди за рубль голову кладут?
- Нутро слабое...
- Правильно! - Анискин мечтательно откинулся на спинку стула,
помолчав, негромко сказал: - Я тех людей, которым рубль весь мир глаза
зашторил, Глафир, сильно жалею... Чего они видят, кроме этого проклятого
рубля? Обишка течет, на солнце поблескивает - им это без интересу, зорька
на небе играет - им это сбоку припека, скворец на ветке поет - они это не
слышат. Ты помнишь деда Абросимова?
- Но!
- Помирал, так плакал, жалился: "Сколь добра нажил, и все - бросать!
Дом, флигель, амбарушка шесть на шесть, восемь тысяч деньгами..." Я сижу,
слушаю, сердце стонет. Убогий, думаю, обделенный радостью, хоть и дожил до
восьмидесяти шести... Чего ты, думаю, человечишко, жалеешь? - Анискин
опустил голову, затосковал. - Ведь, мать, отчего помирать страшно? Ты в
сырой земле лежишь, а тополь почку дает; ты под крестиком или звездой в
сырой земле обретаешься, а Обишка лед сбрасывает...
Глафира недовольно переставила с места на место посуду, стукотнула
вилками и ножами.
- Чего это ты раскаркался, отец! Смерть, смерть... Эк тебя занесло!
- А не мальчишка! На седьмой десяток валит - оглядываться не
успеваешь...
- А ты не оглядывайся, ты давай-ка, отец, чай свой допивай, да спать
будем ложиться... Ты теперь с этими иконами спать-есть не будешь, так что
давай-ка, отец, ладься в постелю...


За ситцевым пологом, на огромной деревянной кровати, каждый под своим
одеялом, на пышных подушках, слабо освещенные, лежали муж и жена Анискины.