"Марио Варгас Льоса. Тетради дона Ригоберто" - читать интересную книгу автора

Хочешь, я свои рисунки покажу? Только скажи, что прощаешь меня.
- Гоните вы его, сеньора. - Хустиниана вернулась со стаканом воды;
донья Лукреция сделала несколько глотков. - Не смотрите на его ангельское
личико. Это сам дьявол во плоти, и вы прекрасно это знаете. Вы от него еще
наплачетесь.
- Не говори так, Хустита. - Фончито готов был снова удариться в
слезы. - Поверь мне, мамочка, я раскаиваюсь. Я сам не знал, что делаю, богом
клянусь. Я не хотел. Ну разве я мог хотеть, чтобы ты ушла? Чтобы мы с папой
остались одни?
- Я не уходила, - процедила сквозь зубы донья Лукреция. - Ригоберто
вышвырнул меня вон, как шлюху. Из-за тебя!
- Не ругайся, пожалуйста. - Фончито возмущенно всплеснул руками. - Тебе
это не к лицу.
Несмотря на горечь и гнев, донья Лукреция не смогла удержаться от
улыбки. Ну надо же - ругани он не переносит! Подумаешь, какой чуткий,
ранимый ребенок. Права Хустиниана: мальчишка - сам Вельзевул, подлая гадюка
в ангельском обличье.
Заметив ее улыбку, Фончито пришел в восторг:
- Ага, ты смеешься! Значит, ты меня простила? Скажи, что простила,
скажи, ну, пожалуйста, скажи.
Мальчик захлопал в ладоши, в его синих глазах, еще минуту назад полных
отчаяния, заплясали веселые огоньки. Донья Лукреция заметила, что его пальцы
перепачканы краской, и, сама не зная почему, разволновалась. Не хватало еще
снова упасть в обморок. Какая нелепость. Она поглядела на свое отражение в
зеркале у входа: щеки слегка порозовели, грудь высоко вздымалась. Донья
Лукреция запахнула поплотнее пеньюар. Как ребенок может быть таким
вероломным, таким циничным, таким испорченным? Хустиниана словно прочла
мысли хозяйки. Ее взгляд говорил: "Не поддавайтесь, сеньора, не прощайте
его. Не делайте глупостей!" Чтобы немного успокоиться, донья Лукреция отпила
еще немного из стакана; от холодной воды ей стало легче.
Приободрившийся Фончито ухватил свободную руку мачехи и снова принялся
ее целовать:
- Спасибо, мамочка. Я же знаю, что ты очень добрая, а иначе ни за что
не решился бы прийти. Мне так хотелось показать тебе рисунки. Поговорить об
Эгоне Шиле,[3] о его жизни и картинах. Мне надо рассказать тебе, что я
обязательно прославлюсь, и еще кучу всего. А знаешь, я буду художником.
Настоящим.
Встревоженная Хустиниана только качала головой. Над Сан-Исидро
сгущались сумерки, с улицы доносились рев моторов и пение автомобильных
клаксонов; из окон столовой открывался привычный вид на голые ветви и
скрюченные стволы олив. Падать в обморок было некогда, настало время
проявить твердость.
- Ну хорошо, Фончито, - произнесла донья Лукреция с напускной
строгостью. - А теперь сделай мне одолжение. Ступай домой.
- Конечно, конечно. - Мальчик проворно вскочил на ноги. - Как скажешь.
Отныне я буду во всем тебя слушаться и выполнять любые твои желания. Я стану
очень хорошим, вот увидишь.
Фончито выговаривал эти слова с видом грешника, который принес покаяние
и вновь обрел душевное спокойствие На лоб спадали золотистые пряди, глаза
сверкали от радости. Донья Лукреция не отрываясь смотрела, как мальчик лезет