"Марио Варгас Льоса. Похвальное слово мачехе " - читать интересную книгу автора

соперничество со мной оказалось ему не по силам. Я видел, как несколько раз
со всей решимостью шел он на приступ и, задыхаясь, принужден был отступать.
(Воспоминание о той ночи смущало Лукрецию, и потому я велел вскоре
обезглавить Атласа.)
Ибо ее, царицу мою, я люблю. Вся она нежна и изящна: и руки, и ноги, и
талия, и уста, величественно пышен один только круп. У нее чуть вздернутый
нос и томные, таинственно спокойные глаза, вспыхивающие лишь в минуты
наслаждения или гнева.
Я изучал ее, как изучают наши мудрецы древние священные храмовые книги,
и хотя выучил, кажется, наизусть, каждый день, а вернее, каждую ночь, - с
умилением открываю в Лукреции новое: мягкую линию плеч, шаловливую косточку
локтя, тонкость лодыжек, округлость коленей, прозрачную голубизну подмышек.
Иным быстро наскучивают их законные жены. Обыденность супружества губит
желание, рассуждают они; как может вскипать кровь у мужчины, принужденного в
продолжение многих месяцев и лет делить ложе с одной и той же супругой? Но
Лукреция, несмотря на то, что мы давно женаты, не приедается мне. Никогда
еще я не тяготился ею. Когда я уезжаю на войну или охотиться на тигра или
слона, одно лишь воспоминание о ней заставляет сердце мое биться чаще, как в
первые дни брака, и, лаская в тоске одиночества, под сводом своего шатра
кого-нибудь из наложниц, я с горьким разочарованием ощущаю под пальцами
зады, ягодицы, седалища. Лишь у нее одной - возлюбленная моя! - круп. И
потому я верен ей всем сердцем, и потому я люблю ее. Поэтому я слагаю и
читаю ей на ухо стихи и, оставшись с нею наедине, падаю к ее ногам и
покрываю их поцелуями. Поэтому и заполнил я ее ларцы и шкатулки самоцветными
каменьями, потому и выписываю для нее со всего света наряды и украшения,
потому никогда не переведутся у нее обновы. Потому и почитаю я Лукрецию, и
оберегаю ее, как самое драгоценное достояние моего царства. Без нее жизнь
моя стала бы смертью.
А истинное происшествие с Гигесом, моим телохранителем и министром,
мало похоже на все толки и россказни о нем. Ни одна из слышанных мною
небылиц даже одним боком не затрагивает правды. Всегда так: у вымысла и
истины одно сердце, но лики - словно день и ночь, словно пламень и лед. Нет,
я не бился об заклад, все произошло внезапно, словно по наитию или по
наущению шаловливого божка.
В тот день мы присутствовали на нескончаемой церемонии, происходившей
на площади возле дворца: покоренные мною племена, принеся мне дань, оглушали
нас своими дикарскими песнопениями, ослепляли пылью из-под копыт коней, на
которых показывали свое искусство наездники. Видели мы и двоих колдунов,
исцеляющих все недуги пеплом сожженных трупов, видели и святого, который
воссылал моленья, вертясь на пятках. Он запомнился мне: подстегиваемый своим
неистовым пылом, он плясал, дыша так громко и хрипло, словно душа его
рвалась вон из тела, и вдруг в какой-то миг скрылся с наших глаз, будто
подхваченный вихрем или сам обернувшийся им. Когда же он вновь обрел
телесную свою оболочку и замер, то дышал как загнанная лошадь, был
мертвенно-бледен, а глаза его, казалось, еще мгновенье назад лицезрели бога
или целый сонм божеств - столь ошеломленно взирали они на мир.
Потягивая греческое вино, обсуждали мы с Гигесом колдунов и святого,
как вдруг мой добрый министр, чьи глаза под воздействием выпитого игриво
заискрились, понизил голос и зашептал:
- У купленной мною египтянки - самый прекрасный зад из всех, какие Небо